Читать онлайн книгу "Крах дипломатического «Согласия»"

Крах дипломатического «Согласия»
Александр Владимирович Быков


События, описанные в романе, разворачиваются сразу же после захвата власти в России большевиками. Правительство Ленина ведет сепаратные переговоры с немцами о мире, грубо попирая международное право и союзный договор. Раскручивается маховик Гражданской войны.

В романе переплелись судьбы разных людей: иностранных дипломатов, семьи отставного русского генерала, подпоручика Смыслова, представителей интеллигенции. Они стали для советской России врагами.





Александр Быков

Крах дипломатического «Согласия»





Предисловие


В 2012 году небольшим тиражом вышел в свет документальный исторический роман «Дипломатический корпус», посвященный пребыванию в Вологде и Архангельске в 1918 года посольств и миссий стран Антанты. Тираж книги давно разошелся.

Среди читателей роман вызвал различные суждения. Одним понравилась его документальная основа, другие устали от большого числа героев, среди которых они так и не смогли вычленить, кто главный.

Некоторые читатели отметили фрагментарность изложения этой огромной темы. Им хотелось проникнуть глубже в события той эпохи, приглядеться к характерам героев не только в их служебных кабинетах, но и в быту.

Спустя пять лет автор снова вернулся к этой теме и создал совершенно новое произведение на основе некоторых глав того романа с большими дополнениями.

Теперь это не только рассказ о приключениях иностранных дипломатов в русской провинции, появился и сам русский герой, подпоручик Смыслов, в образе которого слились судьбы многих честных русских офицеров, которые не приняли кровавую поступь Октябрьской революции.

Повествование стало более литературным за счет некоторого ограничения исторической фактологии. В борьбе историка и писателя верх одержал писатель, и теперь новый роман читается не как учебное пособие, написанное с элементами художественного повествования, а как полноценное литературное произведение, имеющее свой замысел, кульминацию и открытый финал. Такой смысловой ход необходим автору, ведь история подпоручика Смыслова в романе «Крах дипломатического «Согласия» только начинается. Читателя ждет продолжение темы, где герои, которые еще не вышли из игры, продолжат свой путь на страницах другого литературного произведения.

Можно ли верить теперь автору? Безусловно! Все, что описано в романе, имело место быть в реальной истории. Одиссея иностранных дипломатов выписана документально до самых мелочей, и только события, связанные с вымышленными героями, частично додуманы автором, и то с великой оглядкой на историческую достоверность. Скажем так, все это было, но в разное время и с разными людьми. Автор всего лишь усугубил событиями биографию главного героя.

Кто он, подпоручик Смыслов, русский Рембо или Джеймс Бонд? Нет, конечно, никакого сходства быть не может. Автор ставил целью описать судьбу типичного русского офицера того периода, который в условиях революции хочет определиться, с кем он, и когда приходит к решению, следует этой дорогой до конца. Впрочем, в конце тоннеля бывают двери в другой мир, и у героя снова есть выбор, как жить дальше.

Роман «Крах дипломатического «Согласия» для героя Смыслова – только самое начало биографии. У автора на него большие творческие планы. И если читатели поддержат его, приобретая одну за другой книги о подпоручике Смыслове, то в итоге они будут иметь увлекательную сагу о жизни разных слоев вологодской части русского общества в годы революции и советской власти.

– Зачем? – спросит, скептик, – довольно и истории дипломатов в России в 1917–1919 гг. Не соглашусь. След, который оставил в Вологде и Архангельске дипломатический корпус, тянулся еще добрые полвека. Люди, которые так или иначе в годы революции касались иностранных представителей, всю жизнь несли на себе этот тяжкий крест. Многие оказались на эшафоте и в сталинских лагерях. Бывало, что и палачи становились жертвами. История того времени была лишена доброй улыбки.

Даже сейчас, спустя сто лет после начала событий, то и дело возникают сюжеты, связанные с дипломатами. Неприятности преследуют людей, которые взялись изучать историю дипломатического корпуса в Вологде. Закрыт музей Дипломатического корпуса. Уникальные материалы, труды нескольких поколений, преданы забвению, как будто кто-то властной рукой закрыл эту тему от народа. Но это не так. Можно закрыть музей, доступ в спецархивы, но нельзя запретить публиковать то, что уже найдено и изучено. Это, в первую очередь, относится к сведениям, вошедшим в роман «Крах дипломатического «Согласия». Правда о тех событиях, лишенная политической подоплеки, дойдет к читателю посредством исторического романа.



    Ваш Автор, Александр Быков




Глава 1


«Сегодня 5 ноября 1917 года. Это если считать по русскому календарю. В Европе и Америке уже 18 ноября. Русские все время опаздывают. Какая огромная и ужасно неорганизованная страна! Только за последний год они свергли царя, умудрились, имея огромную армию, отдать немцам колоссальные территории, практически всю западную часть России!» – размышлял про себя слуга посла Северо-Американских Соединенных Штатов чернокожий малый по имени Филип Джордан. Он категорически отказывался понимать русскую действительность, да и не он один. В посольстве было немало людей, окончивших коммерческие колледжи, военные училища и даже университеты, кто, прослужив здесь на дипломатической службе не один год, так же не понимал жителей этой огромной страны. Да и как можно понять людей, которые в угоду революционной фразе разрушают изнутри собственное государство, причем во время войны с Германией, которая шаг за шагом продвигает линию фронта на восток и весьма возможно скоро захватит столицу, город Петроград.

Джордан достал чистый лист бумаги и, старательно выводя буквы, начал составлять письмо на родину.

«В прошлый вторник отряды каких-то большевиков захватили город. Это нечто ужасное. На улицах полным-полно головорезов и разбойников всех типов, какие только есть в России. День и ночь грохочут пулеметы и пушки. Людей уничтожают тысячами. В частные дома врываются, грабят, убивают. В доме неподалеку от нас нашли убитую маленькую девочку, на теле – двенадцать ударов от штыка винтовки. В Петрограде такие ужасные зрелища».

Джордан вздохнул, отложил чернильную ручку, промокнул лист бумаги пресс-папье[1 - Принадлежность письменного прибора в виде округлого бруска с натянутой на нём промокательной бумагой], шевеля губами еще раз прочел письмо с описанием ужасов революции, заклеил конверт и старательно детским почерком вывел адрес: Миссис Френсис, в собственные руки, Сент-Луис, Миссури, Соединенные Штаты.

Ближайшей дипломатической почтой корреспонденция отправится через океан и месяца через два-три достигнет адресата. Сведения, изложенные в письме, к тому времени безнадежно устареют, но супруга посла все равно будет рада получить весточку от слуги своего вечно занятого мужа.

Она покинула Петроград еще в 1917 году, настоял посол. Он словно предчувствовал грядущие политические изменения и предпочел остаться в революционной России один, если конечно не считать штат посольства и верного слугу Филипа.

Каждый день Джордан вынужден покидать задание посольства на Фурштадской, 34 и ехать по делам в глубину мрачного, охваченного революцией города.

«Удивляюсь, – беседовал сам с собой Филип, – почему мы еще живы? Все вокруг разрушено. Сегодня утром в посольстве получили сообщение, что убитых в городе более двадцати тысяч. День и ночь нас охраняют восемь солдат. Конечно, все, что они могут – это защитить от обычных уличных грабителей. А если нападут красногвардейцы или черносотенцы, тогда, – думал Джордан, – они уничтожат всех американцев в Петрограде, но по правде говоря, – удовлетворенно рассуждал слуга, – в нашем посольстве не найдется и двух человек, которые потеряли выдержку и самообладание».

Филип приехал в Россию весной 1916 года вместе со своим хозяином, бизнесменом из Сент-Луиса Дэвидом Френсисом, назначенным президентом Вильсоном на пост посла Соединенных Штатов в России. За полтора года пребывания они видели блеск императорского двора, крушение империи, торжество демократии и её пламенного оратора Керенского и вот теперь наблюдают социалистическую революцию.

События последних месяцев менялись с такой головокружительной быстротой, что любознательный Джордан стал их записывать. В своё время хозяйка, миссис Джейн Френсис, научила его азам грамоты, и вот теперь он с благодарностью составляет для неё письма о событиях в России.

По городу слуга американского посла путешествовал на автомобиле «Форд». Мальчишки, увидев черного «шоффера», почти всегда бежали следом, дразнили. Но Филип не обижался, что поделать, если на весь огромный город он чуть не единственный негр, а эти бедные голодные дети, ничего кроме войны и революции не видевшие, просто не понимают, что показывать пальцем на человека неприлично.

Другое дело граждане на рынках и в торговых рядах, где он покупает продукты и вещи. Там к Филипу относятся со всем уважением: он платит не какими-нибудь «керенками», а всегда «царскими» рублями. Эти деньги по-прежнему в ходу, и торговцы говорят, когда большевиков не будет, все прочие денежные знаки отменят. Тем, кто платит «царскими», оказывают большее уважение.

При одной мысли о русских деньгах у Джордана всегда портилось настроение. Цены росли ежедневно, и никакой экономии, к которой он привык в Америке, не получалось.

Пару дней назад Филип повстречал на рынке знакомую женщину, полгода проработавшую прачкой в посольстве. Она сообщила ему, что служит теперь посыльной на телеграфе и получает в десять раз больше, чем у посла, но все равно жизнь дорожает, и она недовольна.

Джордан завел «Форд», с трудом вырулил на дорогу. «Дворники не работают, бастуют. А кто будет чистить улицы? Если так пойдет, скоро машину придется ставить на прикол и пересаживаться в сани», – ворчал он себе под нос. Американец и не предполагал тогда в ноябре, что его пессимистический прогноз спустя всего два месяца, зимой 1918 года, станет суровой действительностью.

Вот и рынок. Здесь свобода торговли, без карточек и длинных очередей – «хвостов», как в булочных и других местах, где продают продукты первой необходимости. Зато на рынке цены на товары «по запросу».

Филип сначала не понимал эту русскую коммерческую традицию и очень сердился. Подходит, бывало, к продавцу, который только что отпускал свой товар по рублю, а с него спрашивают три! Так «запрос» же!

Человек за прилавком видит, что перед ним иностранный господин в хорошем пальто и котелке, почему бы ему не предложить дороже?

Если иностранец начинал возмущаться, продавец медленно, как бы испытывая терпение покупателя, сбавлял цену. В конце концов они ударяли друг другу по рукам, что в России означает согласие, и вместе грузили купленное в машину.

На другой раз русский продавец, увидев знакомого покупателя, обязательно помашет ему руками и прокричит во всю мочь, что отдаст товар дешевле.

У Филипа на рынке много знакомых торговцев, и он старается купить необходимое как можно дешевле.

Сегодня у слуги посла особая закупка товара. В посольстве будет прием.

Есть такая традиция в Соединенных Штатах, пришедшая из Англии – «Five-o’clock tea», пятичасовое чаепитие. Если на французский манер, то разновидность фуршета. Приглашенные гости собираются в зале, разговаривают с хозяином дома и другими дипломатами. Иногда посол делает какое-нибудь важное сообщение. Слуги разносят напитки и закуски в виде маленьких бутербродов – «канапе».

«На такие встречи, – думал Джордан, – расходуется слишком много продуктов, никакой экономии, но иначе нельзя. В посольстве принято встречать гостей богатым столом и обильной выпивкой, и если еда не будет на должном уровне, посол непременно рассердится и даст ему, Филипу, взбучку.

Слуга деловито расхаживал по рядам, торговался с продавцами, требуя скидки. Тем занятно послушать чернокожего покупателя, будет что вечером рассказать знакомым. Часто под это дело Филип получал хороший дисконт, поэтому, не стесняясь, балагурил со всеми окружающими торговцами, стараясь ради коммерческой выгоды. В рядах он научился не только понимать по-русски, но вполне связно выражать на этом языке свои мысли.

Сегодня для гостей господина посла он закупил телятины, половину туши барана, дюжину цыплят и мешок картошки.

– Сейчас подгоню машину и будем грузить, – сказал торговцу.

– Very good! – подыгрывая американцу, отвечал тот и добавил по-русски – давай!

Филип отправился за машиной, но в тот момент, когда «форд» заезжал на рынок под погрузку, раздались выстрелы в воздух.

Отряд красногвардейцев-матросов в черных бушлатах занял все входы и выходы.

– Ничего не продавать, ничего не покупать! Все продукты конфискуются на дело революции!

Поднялся страшный гвалт. Торговцы кричали, что это беззаконье, бабы в рядах надрывно голосили, как будто у них отнимают последнее.

Красногвардейцы начали стрелять в воздух и только этим навели порядок. Отряд стал загружать реквизированное продовольствие в грузовик.

– Это для трудового народа, – совершая экспроприацию, говорили красногвардейцы.

Дошла очередь и до Филипа.

– Вы не имеете права, – возмутился он, – я уже купил эти продукты!

– Проваливай отсюда, – огрызнулся матрос, – убирайся, да поскорее. Он кивнул товарищам на покупки, только что уложенные в «форд»:

– Это тоже забирайте!

– Постойте, верните тогда деньги, – возмутился Филип.

– У нас твоих денег нет, – ухмыльнулся матрос, – вот у этого кровопийцы твои деньги, – показал наганом на торговца.

– Батюшка, не погуби, – завопил тот, – у меня дома детки малые, я им гостинца хотел купить, не отбирайте ради Христа!

– Мы ничего не отбираем, реквизируем излишки продуктов согласно постановлению Петроградского совета в пользу голодающего трудового народа. Это надо понимать и проявлять революционную сознательность, товарищ, – разъяснил ситуацию матрос.

Филипу показалось, что говорил он с какой-то издевательской наглостью. Глаза у него блестели недобро, как у гангстера, грабящего поезд с деньгами и при этом убеждающего несчастных пассажиров, что это во имя справедливости. Джордан несколько лет проработал проводником вагона и был наслышан о таких случаях.

– Я не уйду, пока мне не возвратят деньги, я гражданин Северо-Американских Соединенных штатов, и Вы должны это уважать, – продолжал неседать он. – Я буду жаловаться на ваши действия в народный комиссариат.

– Верни ему деньги, – приказал торговцу матрос!

– Соколики, губите, – умоляюще запричитал тот, – как же я домой без денег и без товару, как же так можно?

– Не видишь, – матрос нахмурился, – кому деньги возвращаешь – это негр, угнетенная раса, американский пролетариат. Надо проявлять классовую сознательность, товарищ, ну, – махнул в сторону торговца наганом, – пошевеливайся.

Продавец достал из-за пазухи пачку денег, отсчитал Филипу сколько нужно, подал.

– Вот видишь, – хохотнул матрос, – и на гостинцы деткам осталось!

Он повернулся к Филипу и строго сказал:

– Предай своему хозяину, что революционный пролетариат – самый сознательный класс трудящихся, он разрушает мир насилия и капитала. Придет час, поднимутся угнетенные классы в Америке, тогда мы придем им на помощь и установим на всей земле царство свободы без императоров и королей, без вельмож и капиталистов, царство трудового народа. Понял? Так и передай!

Джордан, чтобы от него побыстрее отвязались, кивнул. Матросы покинули рынок, и Филипп на «форде» смог задом выехать из рядов. Хорошо что в Петрограде не один рынок, он еще успеет купить продовольствие для фуршета.

Джордан надавил на газ. Машина медленно поползла по нечищенной мостовой в сторону Литейного проспекта, Там были места, где торговали продуктами и можно было приобрести все, что вздумается.

Под вечер на фуршете в посольстве собрались гости: бизнесмены-купцы и промышленники, сотрудники дипломатических служб стран Антанты, деятели искусства, как же без них, и кое-кто из русских, тех, о ком нынешняя власть говорила «бывшие».

На вечер пригласили и политиков. Обращал на себя внимание окладистой бородой член центрального комитета партии социалистов-революционеров Николай Васильевич Чайковский.

Он громко рассуждал об узурпации власти большевиками, осуждал мирные инициативы советской власти, расценивая их как предательство интересов Антанты, и говорил о необходимости немедленного свержения большевистской власти. Упоминались фамилии главнокомандующего генерала Духонина, генералов Корнилова и Алексеева.

Посол Френсис благосклонно выслушивал уважаемого социалиста, такое решение политического вопроса было ему по душе.

От американского Красного Креста на вечере присутствовал полковник Раймонд Робинс. Он только недавно возглавил эту важную международную организацию и надеялся свернуть горы.

Полковник был подтянут, энергичен в речах и уверен в своей идейной позиции. Он, американский богач, сколотивший состояние на золотых приисках Аляски, как ни странно, сочувствовал русским большевикам и считал их единственной силой, с которой Западу надлежит общаться самым серьезным образом.

Орлиный нос и черные волосы делали Робинса похожим на американского индейца с новой пятицентовой монеты, не хватало только украшения из орлиных перьев.

Пламенные речи полковника о политическом моменте завораживали одних собеседников и вводили в ступор других. Казалось, что он осведомлен о событиях лучше самого посла.

Рядом с ним находился еще один гость из-за океана, сопредседатель комитета по общественной информации Соединенных Штатов Эдгар Сиссон. Он совсем недавно прибыл в Россию в качестве специального уполномоченного представителя президента Вильсона и пока только присматривался к окружающим.

Сиссону было немного за сорок, он известный в Америке журналист, в недавнем прошлом издатель и редактор журнала «Космополитен».

В 1917 году Сиссон неожиданно сменил журналистское амплуа и увлекся политикой. Впрочем, кто теперь политикой не увлекается? В России работало немало представителей американской прессы, каждый из них видел русскую революцию по-своему и корреспондировал об этом в газеты, которые печатали самую разнообразную, порой фантастическую информацию о событиях в России.

У Эдгара Сиссона тоже была на уме одна версия на тему источников финансирования русской революции, и он находился в Петрограде, чтобы её проверить и, если получится, приобрести обличительные документы для публикации в Штатах.

Гостей на вечере развлекал смешными рассказами поверенный в делах Бразилии Вианна Кельш. У него была свежая история на злободневную тему.

Кельш с упоением рассказывал собеседникам о том, как посол Френсис недавно упрекнул его в недостаточном информировании своего правительства о русских делах.

– Позвольте, – делал паузу эксцентричный бразилец, – мой телеграфный счет за этот год больше вашего американского!

Видя недоумение собеседников, он добавлял, что еще весной отправил телеграфом в Рио-де-Жанейро перевод речи Керенского о русской революции, истратив на это весь годовой почтовый лимит, в пересчете около тысячи американских долларов.

– Когда я служил на Балканах и проявлял рвение к службе, всегда получал взыскания. И тогда я понял, не делайте ничего лишнего, – довольно завершал он рассказ, обведя глазами публику, – тогда почет и продвижение по службе вам будут гарантированы. Вы знаете, это действительно так, ведь Петербург – не какая-то там болгарская София!

Все смеялись над забавным бразильцем. Подобных историй в его багаже было немало.

Прием проходил в двух залах посольства. Слуга Филип украсил их цветами и листьями папоротника. Купил он все это богатство также на толкучке. Видимо, растения поступили из ботанического сада, где же еще взять такую экзотику в ноябре в промозглом и открытом ветрам Петрограде?

В качестве угощений были поданы бутерброды с запеченой ветчиной и пирожные. Из напитков пунш и персиковый чай со льдом.

Гости увлекались пуншем, вели светские беседы. Почти все присутствующие предрекали скорую кончину большевизма. Открыто сомневался лишь полковник Роббинс. Он был знаком с большевстскими лидерами, вхож в кабинеты и знал ситуацию лучше других.

– Господа, – привлекая внимание, говорил он гостям, – один высокопоставленный большевик как-то сказал мне: «Даже если мы и есть политический труп, зловонный и смрадный, то, замечу Вам, покажите, кто же осмелиться его похоронить?»

«Наверное, это сказал Троцкий, – решило высокое общество, – он мастер подобных метафор, – и если сами лидеры большевиков так о себе думают, то конец их, скорее всего, близок».

Никто из присутствовавших тогда не догадывался, что большевизм в России в ноябре 1917 года еще только расправлял плечи, готовясь приступить к строительству нового общества. В этом обществе не было места буржуазии и прочим «эксплуататорам». Они должны исчезнуть как чуждые новой жизни элементы старого режима. Об этом Роббинсу тоже говорили товарищи в Смольном. Но в подобную перспективу развития событий пока мало кто верил.

Как всегда, после таких встреч гости расходились в приподнятом настроении. Им думалось, что со дня на день кошмар большевизма исчезнет с улиц Петрограда и всей России и к власти придут ответственные люди. Пусть это будет кто угодно, не так важно, монархисты или сторонники республики. Главное, чтобы они смогли покончить с этой вакханалией распоясавшейся черни и вернуть хоть какое-то подобие порядка. И еще важно, на этом настаивали коллеги по Антанте, чтобы продолжалась война до полной победы и Россия оставалась верной союзническому долгу.

Иностранцы сочувствовали лояльным Антанте русским, говорили, что Россию они в беде не оставят. Гостям американского посла очень хотелось этому верить.




Глава 2


В Петрограде на Французской набережной в доме № 10 располагалось посольство республики Франция. Когда-то набережная называлась по-другому, но в 1902 году, после визита в Петербург президента Третьей Республики Эмиля Лубэ, было решено переименовать её в честь союзной державы. Определенную роль сыграло и местоположение посольства.

Название быстро прижилось. Франция была главным союзником России в Европе с 1891 года и всегда претендовала на особое к себе отношение.

Французское посольство возглавлял опытный политик, бывший министр финансов республики Жозеф Нуланс. Он прибыл в Россию в июне 1917 года, заменив на высоком дипломатическом посту предыдущего посла Мориса Палеолога.

После русской революции в Министерстве иностранных дел Франции было решено поменять главу дипломатического представительства. Палеолог имел репутацию монархиста, и на должность посла назначили нового человека, не связанного со старым режимом.

Свою главную задачу вновь прибывший посол видел в том, чтобы убедить русских продолжить воевать на фронтах Первой мировой. Поражение России на Восточном фронте, как считал Нуланс, грозило катастрофой на западном направлении. Он не исключал и возможность взятия немцами Парижа.

Поражение могло обернуться окончательной утратой бывших французских территорий вдоль Рейна, потерянных после позорного мира 1871 года, грозило потерей политической инициативы стран Антанты и превращению Германии в главное государство Западной Европы. Допустить подобное было невозможно.

Послу Нулансу шел пятьдесят четвертый год. Это был грузный мужчина с широким лицом и светлыми водянистыми глазами. Он носил огромные свисающие усы, брил бороду и коротко стриг остатки волос, уцелевших где-то в районе ушей и затылка. По праву старого союзника, французский посол считал себя главным советчиком российского правительства и требовал, чтобы с его мнением считались на самом верху.

Октябрьский переворот оказался для посла Франции полной неожиданностью. Рушилось всё, ради чего он покинул Париж и возглавил дипломатическую миссию в России.

Новые властители России не хотели соблюдать союзнических договоренностей и сразу же после захвата власти в ноябре 1917 года заговорили о мирных переговорах с немцами.

Чего только стоят высказывания нового комиссара по иностранным делам Льва Троцкого!

Нуланс просил навести справки, откуда взялся этот человек. Ему доложили, что Троцкий, он же Бронштейн, жуиф[2 - Фр. – еврей] из зажиточной семьи, идейный революционер, социал-демократ. За антиправительственную деятельность был арестован и сослан. Бежал из Сибири, где отбывал наказание, много лет провел в эмиграции в разных странах, неоднократно бывал и жил два года во Франции, где издавал социал-демократическую газету. Затем был выслан полицией в Испанию, откуда перебрался в Америку. Вероятно, знаком с еврейскими финансистами из Нью-Йорка, которые имеют в России свои интересы и теперь будут стараться упрочить влияние на огромных просторах бывшей великой империи.

Последнее обстоятельство обнадеживало Нуланса. Не может такой человек сознательно разрушить ранее принятые международные договоренности. Америка – союзник Франции по Антанте, а финансисты с Уолл-Стрит имеют весомое лобби в правительстве Северо-Американских Соединенных Штатов.

Однако первые же поступки Троцкого на посту комиссара по иностранным делам заговорили о другом. Неслыханно, этот наглец уведомил посольства о своем назначении на высокий пост не официальным письмом, а нотой о начале мирных переговоров с предложением немедленного перемирия с Центральными державами.

Нуланс телеграфировал об этих инициативах в Париж и получил ответ, рекомендующий не реагировать на провокационное заявление как нарушающее союзное соглашение от 5 сентября 1914 года и запрещающее сепаратные мирные переговоры.

Дипломаты других стран Антанты также не ответили на письмо Троцкого, полагая, что новая власть продержится недолго и всерьез принимать демарши большевиков не следует.

Троцкий, судя по всему, затаил недовольство и в отместку поставил союзников в известность, что будет публиковать секретные договоры царского правительства и выведет весь мировой империализм «на чистую воду».

Между новым правительством России и дипломатическим корпусом, аккредитованным в столице, возникла первая напряженность.

– Господин посол, свежая пресса, – в кабинете появился личный секретарь, небольшого роста молодой человек в пенсне, которого также звали Жозеф Нуланс. Послу нравилась эта милая путаница в именах, но сотрудники, чтобы различать Нулансов в быту, звали секретаря между собой ласково «Пети» (что по-русски означает «малыш»), разумеется, с ударением на последнем слоге.

– Секретариат подготовил для Вас обзор, – произнес «малыш».

– Слушаю, – посол слегка наклонил голову, – можете прочитать.

– Во-первых, Советы издали декрет о реквизиции теплых вещей у буржуазии.

– И что, теперь пролетарии будут ходить по городу в дорогих шубах? – язвительно заметил Нуланс.

Личный секретарь вежливо улыбнулся:

– Они борются с саботажем служащих и увольняют без права на пенсию тех, кто не является в присутствие. Некоторых арестовали. Это имеет эффект. Многие учреждения уже работают, а чиновники, под впечатлением арестов коллег, безропотно выполняют свои обязанности и выражают лояльность к новой власти.

– Что еще?

– Совет народных комиссаров поручил Главнокомандующему действующей армией генералу Духонину заявить властям всех воюющих держав о прекращении военных действий и начале переговоров о мире.

– Это похоже на измену союзным соглашениям, – как бы рассуждая, заметил посол.

– Я тоже так считаю, – поддакнул секретарь.

– И что главнокомандующий, генерал Духонин?

– Он отказался выполнить приказ Совнаркома, заявил, что мирные переговоры следовало бы вести только законно избранному и признанному всем народом правительству. После чего генерала отстранили от командования армией.

– Кто же теперь будет воевать с немцами?

– Газеты пишут, что главнокомандующим будет назначен Крыленко, бывший прапорщик.

– Прапорщик во главе армии? Брависсимо, – спокойствие моментально слетело с лица Нуланса, – что этот прапорщик будет делать, сдаваться в плен?

– А что они еще могут, – согласился «малыш», – армия без офицеров не может воевать, военная мощь России рухнула. Великой армии больше нет, как не будет, судя по всему, вскоре и Восточного фронта. Говорят, солдаты расстреливают офицеров и покидают позиции.

– Вы хоть понимаете, что это значит? – Нуланс впился взглядом в секретаря.

– Да, месье.

– Ничего Вы не понимаете! – сорвался посол. – Это означает усиление бошей на Западном фронте и многие, многие тысячи новых жертв в нашей милой Франции. Страна и так истекает кровью, а эти русские, которые должны сдерживать немецкую машину на востоке, бросают фронт. Это будет катастрофа!

Немедленно позовите сюда атташе посольства графа де Робиена, мы будем жестко реагировать на действия большевиков всеми доступными нам способами.

– Господин граф уже ждет, – отрапортовал личный секретарь, – он в приемной.

В тот же день в стенах Французского посольства в Петрограде родился политический демарш, подписанный военными атташе союзных держав. Французское правительство одобрило его на самом высоком уровне:

«Франция не признает власть народных комиссаров, верит в патриотизм высшего русского военного командования, полагается на их твердые гарантии в продолжение войны, отклоняет переговоры как преступные и всецело поддерживает армию в борьбе с общим врагом».

В посольстве полагали, что этот демарш вселит новые силы в ряды русского офицерства и поможет им навести порядок в войсках.

Спустя несколько дней Нуланс узнал, что генерал Духонин поплатился жизнью за верность присяге и союзному делу. Толпа разгромила штабной вагон, подняла его на штыки…

– Господин посол, срочно и очень важно. Кажется, не всё еще потеряно на фронте, – граф де Робиен вошел в кабинет Нуланса с докладом. – Стали известны подробности поездки на фронт офицера нашей военной миссии. Он инспектировал части и нашел, что боевой дух в войсках сохраняется и они способны противостоять врагу. Его встречали криками «Ура». Правда, – де Робиен сделал паузу, – весьма вероятно, что ему показали далеко не все. Он мог быть просто введен в заблуждение, если не сказать более.

– Поясните, – Нуланс поморщился.

– Я имею в виду, что он вполне мог сознательно сообщить недостоверные сведения, чтобы выглядеть лучше в ваших в глазах. Почему я так считаю? – не дожидаясь вопроса посла, продолжил атташе, – потому что есть другие, не менее значимые новости с фронта. Они говорят прямо, что линии обороны по фронту практически нет, солдаты обеих сторон ходят друг к другу в гости. Немцы прогуливаются с оркестром по русским позициям, за ними следуют «товарищи» и с удовольствием маршируют под немецкие марши.

– Какой ужас, – возмутился Нуланс. Он хорошо знал мелодии некоторых солдатских маршей Германии, их простые, совсем не военные тексты, жизнерадостные припевы. Но когда под дробь барабанов эти мелодии были слышны во время атаки, противникам казалось, что мощь Германии несокрушима.

– Вражеские солдаты, не смущаясь, пересекают линию фронта, чтобы купить табак, – продолжал де Робиен, – по-русски это называется «братание». Они едят из одного котелка, пьют водку и шнапс, а офицеры из тех, что еще верны присяге, не могут поставить эту чернь на место. Всем верховодят Советы солдатских депутатов и комиссары.

Нашего представителя сделали членом какого-то комитета, перед ним устроили марш частей, но он заметил, что русские обманывают союзников. Одни и те же лица представлялись ему утром от имени артиллерийских полков, после обеда от имени кавалерийских. Русские любят подобного рода спектакли и мастера по части мистификации.

На фронте плохо с продовольствием, и в некоторых частях вынуждены отправлять провиантские команды в дальние губернии за хлебом и фуражом. Разумеется, все это сопровождается реквизициями и грабежом.

– Но мы все-таки будем верить, что фронт существует, – прервал де Робиена посол, – мы расцениваем последние сообщения большевиков о начале переговоров в немцами как провокацию и никоим образом не будем на неё реагировать.

– Большевики отказываются платить по старым царским долгам, об этом есть официальные сообщения в большевистских газетах, – продолжил атташе, – они называют это аннулированием всех долгов и считают одним из непременных условий выхода России из войны и подписания мирного договора.

– По-моему, это называется просто ограбление, – заметил Нуланс.

– Газеты пишут, что отказ платить по долгам должен стать наказанием для французского империализма.

– Да, но пострадает не только Франция, англичане, голландцы также потеряют свои деньги.

– Почти все страны Европы оказались заложниками решения большевиков: Швеция, Норвегия, Дания, Бельгия и даже Швейцария.

– Возмутительно, – Нуланс с силой загнал карандаш в серебряный футляр и бросил его на письменный стол. – Мы должны на это реагировать. Мы и так слишком долго терпели, но на наше молчание большевики отвечают всё новыми провокациями.

Русский народ, – Нуланс заложил руки за голову, – я пытаюсь понять его, но не могу. Русские сами себя губят. Политические группировки съедают друг друга, в то время как необходим союз демократических сил. Бороться нужно совместно и вместе создавать мир, где политики будут уважать права людей и служить интересам народа. Франция надеется, что Россия поймет эти непреложные истины, и только тогда будет возможно противостоять большевизму. Но, – посол сделал паузу, – мы не хотим вмешиваться во внутренние дела России, – Нуланс смерил взглядом де Робиена, – и не подумайте, граф.

Атташе, выслушав монолог начальника, переменил тему:

– Англичане, по своему обыкновению, решают вопросы самостоятельно, но это также имеет для них негативные последствия. Двое активных социал-демократов Чичерин и Петров задержаны в Лондоне за антивоенную пропаганду. Большевики в ответ отказались выдать разрешение на выезд из России ряду британских подданных. Посол Бьюкенен был взбешен, но что он может сделать? Так или иначе, англичане будут вынуждены пойти на уступки и выпустить этих двоих.

Нуланс не придал значения этому сообщению. Откуда ему было знать, что через каких то пару-тройку месяцев от решения этих людей будет зависеть судьба сотен иностранных граждан, которых революция застала в России, и отчасти его собственная судьба.

– Я полаю, что ситуацию изменят выборы в Учредительное собрание. Мы будем ждать начала работы законно избранной власти. Надеюсь, она сформирует правительство, имеющее народное доверие.

– Я согласен с Вами, господин посол, – наклонил голову граф де Робиен, – вот только как на это посмотрят большевики, ведь реальная власть в их руках. Не думаю, что они добровольно отдадут то, что взяли силой оружия.

– Мы не должны об этом думать, власть может быть только у законно избранного органа власти. Мы поддержим только его.

– Господин посол, – в кабинет заглянул встревоженный «Пети», – взгляните на набережную.

Посол и атташе де Робиен подошли к окну. Вдоль Невы мимо здания посольства группа матросов в черных шинелях тащила куда-то офицера. Он, вероятно, только что прибыл в столицу, не понимал особенности новых порядков и был при погонах. Это считалось нарушением завоеваний революции, великой дерзостью и было достаточным для всплеска революционного гнева.

С офицера содрали шинель, под ней оказался китель с наградами. Это еще больше разозлило матросов. Они стали срывать ордена, бросать их через парапет в Неву. Офицер отчаянно сопротивлялся. Кто-то крикнул: «Кончай контру»! Раздался выстрел, и тело в разодранном мундире сползло на мостовую. «За борт его, братва»!

Еще минута, и все было закончено. Труп перекинули через парапет и довольной ватагой двинулись дальше в направлении Дворцовой площади.

– Страшно, – сказал Нуланс де Робиену, отведя глаза.

– Я почему-то вспоминаю времена Великой французской революции, – не без иронии ответил граф, – тогда мои предки тоже пострадали из-за своего высокого происхождения.

– Когда это было, сто с лишним лет назад, – отозвался Нуланс, – а здесь варварство в просвещенном XX веке, в центре столицы европейской державы. И никто не осмелится встать на пути этого ужаса. «Horreur inexprimable»[3 - Непередаваемый ужас], по-французски это звучит особенно мрачно. Вот поэтому мы и должны сделать все, чтобы противостоять царству Хама, теперь я в этом еще более уверен.

– Да, господин посол, – согласился атташе, – сотрудники посольства солидарны с Вами, и Вы можете рассчитывать на нас в это трудное время.

– Дядя, говорят под окнами посольства только что убили человека? – в комнате появилась молодая дама весьма привлекательной наружности. Граф де Робиен учтиво поклонился и, казалось, был смущен появлением девушки.

– Что мы можем сделать, мадемуазель Фесса? – печально ответил Нуланс, – в этой ужасной стране в эти мрачные темные дни мы всего лишь сторонние наблюдатели.

– Позвонить в полицию?

– Милая девочка, здесь нет полиции. Порядки устанавливают такие же матросы, как и эти, или классово близкие им элементы.

– Пойдемте, мадемуазель, – галантно предложил граф де Робиен, – я провожу вас к мадам Нуланс.

– Да-да, пожалуйста, – согласился посол.

– Ко мне никого не пускать, – приказал он своему «пети», мне необходимо осмыслить все происходящее, чтобы изложить наше видение ситуации правительству. В Париже должны знать правду о том, что здесь происходит.

На следующий день в столицу Франции было отправлено объемное донесение о положение дел в России. Нуланс спрашивал совета, что предпринять в создавшейся ситуации.

Через некоторое время пришел ответ. В нем говорилось, что нужно ждать и всеми мерами пытаться сохранить Восточный фронт против немцев. Для посольства это было приоритетной задачей. На демарши Троцкого и лозунги большевистского правительства рекомендовалось не реагировать.

«Легко им советовать, – подумал Нуланс, – попробовали бы лучше договориться с большевиками и прекратить эти преступные разговоры о переговорах с врагом».




Глава 3


Подпоручик Иван Петрович Смыслов в начале декабря 1917 года выехал в столицу в командировку вместе со своим начальником, командиром роты. Необходимо было срочно прояснить ситуацию и намерения новых властей относительно действующей армии.

Их полк, входивший в состав Восьмой Армии, на фронте очень долго считался благополучным. Немалая заслуга в этом была командующего армией генерала Корнилова, известного поборника дисциплины и противника разного рода агитаторов. Еще в начале мая двоих пропагандистов, кричавших о том, что солдаты-германцы – это такие же рабочие и крестьяне, с которыми надлежит немедленно заключить перемирие, стрелки подняли на штык.

Армия стала готовиться к наступлению. Смыслов тогда еще был прапорщиком, недавно окончившим офицерские курсы, и желал послужить родине. Он записался в добровольческий ударный отряд и проявил себя в боях за город Калуш, за что был представлен к георгиевскому кресту четвертой степени. Наступление русской армии было бы успешным, если бы все полки воевали так же, как ударные части. Но большинство солдат упорно не желало больше громить немцев, и когда противник, собрав силы, нанес контрудар, фронт рухнул, и целые соединения побежали, оставляя вооружение и военное имущество. Началось вынужденное отступление и тех, кто мог и хотел защищать республику.

Вскоре генерал Корнилов получил новое назначение – главнокомандующий вооруженными силами. В короткий срок была восстановлена боеспособность армии, введена смертная казнь за дезертирство. Офицеры воспряли духом.

Смыслов получил звание подпоручика и, как и многие, надеялся, что генерал Корнилов наведет в войсках окончательный порядок и армия победоносно закончит войну. Но усиление Верховного не входило в планы Временного правительства. Корнилов и части, двигавшиеся к столице, были объявлены мятежниками, генерал был смещен с должности, арестован и заключен в тюрьму.

Войска, участвовавшие в июньском наступлении, понесли значительные потери и были пополнены новобранцами. Те прибывали уже распропагандированными и воевать категорически не желали.

После того, как в расположение полка пришли бумаги от новой большевистской власти, где говорилось о близком мире без аннексий и контрибуций, по шеренгам солдат прокатился шепот.

– Мир, скоро будет мир!

– За что воевали, за что кровь проливали? – возмутился было старослужащий, фельдфебель, дослужившийся до высокого солдатского чина из рядовых.

Ему быстро заткнули рот. Воевать дальше рядовые чины не хотели.

– Брататься надо, братцы, – закричал кто-то из толпы, немцы такие же как и мы крестьяне и заводские, что нам делить?

Но призыв остался без ответа. Служивые не могли себе представить, что при новой власти с немцем и австрияком, которых еще недавно в ходе летнего наступления били без всякой жалости, теперь надлежало мириться. Конечно, мира хотели все. За три с лишним года в окопах война не оставила камня на камне от былого патриотизма 1914 года. Большинство из первых военных призывов было убито или ранено. Пополнение, призванное по мобилизации 1917 года, значительно уступало старослужащим не только в умении вести бой, но и в желании погибать во имя победы. И таких в полку теперь большинство. Солдаты, которые хранили верность присяге и понимали необходимость сражаться до победы, молчали и поглядывали на офицеров.

А что те? Еще при Временном правительстве Керенского русский офицер был морально уничтожен. Принцип единоначалия, на котором основана любая боеспособная армия, оказался попран, установлено равенство и верховодство советов даже по военным вопросам. К чему это привело армию? Конечно к утрате боеспособности, череде поражений и угрозе развала. Устранение Корнилова довершило развал армии. Новый главнокомандующий генерал Духонин был не в состоянии обеспечить даже собственную безопасность и в конце ноября 1917 года был убит толпой.

Что ждать от новой большевистской власти в полках не знали. Надо ли стоять на позициях или можно собираться домой, было не понятно. Если же мир, так конечно, домой, но если вдруг немец попрет, тогда что?

Война сильно выкосила полковой младший офицерский состав. Взводные, ротные и даже командиры полков часто гибли на поле боя. На их место, в низовой офицерской иерархии приходили молодые, недостаточно обученные вчерашние юнкера. «Зеленые», как называли их старослужащие. Смыслов как выпускник ускоренных курсов военного училища 1916 года тоже недавно был «зеленым». Но участие в июньском наступлении в составе добровольческой ударной группы быстро сделало из него опытного командира.

Еще два года назад он учился на историко-филологическом факультете Санкт-Петербургского университета, мечтал о карьере ученого. Не закончив всего год полного курса, Иван был призван на службу и отправлен в военное училище для подготовки к офицерскому званию. Потом был фронт, наступление, и теперь подпоручик Смыслов даже представить не мог, что когда-то он был студентом, проводившим все дни в аудиториях и библиотеке.

В университет сына Ивана направил отец, зажиточный мужик-лесопромышленник из-под города Кадникова Вологодской губернии, желавший сделать из сына образованного человека, юриста. Но право было не интересно молодому Смыслову, он подал документы на историко-филологический, выдержал экзамен и поставил родителя перед фактом, что будет историком.

Отец вздохнул и согласился. Среди общественных деятелей России было немало историков. Втайне он думал, что сын когда-нибудь станет губернатором или даже министром. Летом 1917 года, когда Иван сражался на фронте, какой-то негодяй ночью подпалил дом Смысловых. Оба родителя и младшая сестра сгорели в пожаре. Сын узнал о несчастье только спустя два месяца. Поджигателя так и не нашли, хотя вся деревня косилась на дезертира, вернувшегося с фронта и грозившего всем богатеям расправой.

После Октябрьского переворота подпоручика как лицо социально близкого происхождения и геройского поведения выдвигали в новый орган власти – полковой совет, но Смыслов категорически отказался. Когда собрание офицеров приняло решение направить в Петроград делегацию, чтобы узнать о положении дел из первых рук, снова в число делегатов предложили Смыслова. Тот, подумав, согласился. Ему очень хотелось посмотреть на столицу, он не был в Петрограде более двух лет.

В некоторых полках действующие офицеры продолжали носить погоны. Они воспринимались, прежде всего, как символ офицерской чести, которая, как известно, всегда при своем хозяине. В части, где служил Смыслов, офицеры также сохранили право на погоны. Совет солдатских депутатов пошел на уступку, принимая во внимание военное время и авторитет многих офицерских чинов.

Прибыв в Петроград, делегация разделилась на несколько групп. Одни пошли в казармы полка, чтобы узнать, что говорят о мире с немцами, другие направились в Главное управление Генерального штаба. Смыслов оказался в первой группе.

В казармах в запасных ротах им сразу объяснили, что ношение погон в столице может грозить большими неприятностями, и настоятельно рекомендовали спороть их хотя бы с шинелей.

– Что за ерунда, – возмущался ротный Смыслова, – я офицер русской армии, давал присягу на верность отечеству, и оно вручило мне эти погоны как символ защитника родины.

– Вы не горячитесь, господин капитан, – отвечал ему дежурный офицер. Сам он был в одной шинели без погон и портупеи. – В эти смутные времена лучше снять погоны, чем дожидаться, когда с тебя снимут голову.

– Я не трус, – запальчиво отвечал ротный.

– Ну как знаете, – пожал плечами дежурный, – было бы предложено.

Разузнав все, что хотели, члены делегации отправились по своим делам. Смыслов поспешил в университет, где с удовольствием еще недавно постигал историческую науку и откуда был направлен в курсы по подготовке младшего командного состава. Таких как он обучали за восемь месяцев, присваивали по случаю военного времени младший офицерский чин прапорщика и отправляли в войска. Уже в полку после летней кампании 1917 года Смыслов получил и первое повышение, вторую звездочку на погон – звание подпоручика.

Он бродил по этажам, заходил в аудитории, встретил знакомого профессора. Тот, узнав в офицере бывшего студента, раскланялся, подал руку в знак уважения.

– После войны обратно к нам, – крикнул вдогонку Смыслову, – у вас большие возможности!

После университета подпоручик накинул на всякий случай на плечи башлык, чтобы не бросались в глаза погоны, поспешил на набережную, полюбовался видом на Адмиралтейство. Его путь лежал к Литейному мосту по Французской набережной. Там они договорились встретиться с ротным, чтобы провести вечер в дружеской офицерской компании.

Короткий зимний день уже закончился, стемнело, когда Смыслов увидел толпу горожан.

– Что случилось?

– Анархисты офицера убили.

– За что?

– Из-за погон.

Смыслов внутренне почувствовал что-то неладное. Он раздвинул локтями зевак. На брусчатке у парапета лежало тело его ротного. Капитан был изувечен до такой степени, что Смыслов сразу и не узнал его. Какие-то люди с винтовками подняли убитого на берег и, видимо, ждали транспорт, чтобы увезти капитана в морг.

– Фронтовик, – шептались в толпе, – защитник отечества. Разве так можно?

– Анархия – значит все можно, – отвечали им из толпы, – не угодил служивый морячкам.

Смыслов почувствовал прилив тихой ненависти.

«Кто они, эти люди, по какому праву убивают других? Что, революционный порядок это и есть право убивать без суда прямо на улице!»

– Вы бы, товарищ подпоручик, сняли погоны, не дай бог какое лихо, – услышал он где-то рядом.

– Я вам не товарищ! – огрызнулся он.

– Да вы не горячитесь, я вам добра желаю.

Смыслов обернулся. Перед ним стоял мужчина в хорошем пальто с меховым воротником, каракулевой шапке и с окладистой бородой.

– Позвольте представиться, Серебряков Василий Кириллович, домовладелец.

– Чем обязан? – Смыслов напрягся.

– Брат у меня вот такой же, воюет где-то, прапорщик. Даже лицом похож, думаю, я вам помогу, кто-то ему может быть подсобит, так вот оба и сдюжат.

Подпоручик улыбнулся, ему понравились рассуждения домовладельца.

– Ну если так, то помогайте. Погиб мой боевой товарищ, теперь надо его похоронить как положено герою, он ведь умер, не изменив присяге.

Появились дровни. Тело капитана погрузили на соломенную постилку. Смыслов подошел к людям с винтовками, видимо, патрульным, сказал, что знает покойного, и попросил разрешения его похоронить.

Патрульные покосились на торчащие из-под башлыка погоны, но ничего не сказали.

– Забирайте своего капитана, сначала за справкой на погребенье, потом куда хотите.

– Спасибо, служивые, – ответил Смыслов.

– Мы не служивые, а красная народная дружина.

– Все равно спасибо.

Смыслов побежал к саням с телом капитана.

– Приходите на Разъезжую, дом 29, в чайную, спросите хозяина, – на прощанье крикнул Ивану домовладелец, – Если что, за ночлег не беспокойтесь, дом большой. Всем места хватит.

Подпоручик отправился с телом ротного в казармы полка. Вечер и почти весь следующий день прошли в похоронных хлопотах. Отпевание и погребение назначили на третий день. Гроб с телом капитана находился в полковой церкви.

Оставаться еще на одну ночь в казармах Смыслов больше не хотел. Все до единого запасные чины больше всего боялись попасть на фронт и поэтому отчаянно поддерживали идею немедленного окончания войны. Ему показалось, что даже стены казармы пропитаны запахом трусости, и поэтому он принял решение отправиться в гости к новому знакомцу, домовладельцу Серебрякову.

Строение в три этажа за номером 29 на углу улиц Разъезжей и Николаевской до революции было завидным домовладением. На первом этаже располагалась чайная, на втором нумера для приезжих и парочек, на третьем апартаменты, где жила семья хозяина. После октябрьского переворота некоторые комнаты на втором этаже занял какой-то комитет. Там был телефон, по которому служащие организации постоянно принимали звонки.

Чайная еще работала. На кухне хлопотала жена хозяина, посетителей обслуживали две старшие дочери.

– Свободных мест нет, – огорошил Смыслова с порога инвалид-привратник.

– Я к Василию Кирилловичу.

– Это другое дело, он говорил, что ждет какого то офицера.

– Уже заждался, – вышел откуда-то из боковой комнаты хозяин дома. – Маня, – крикнул дочери, – накрой нам в кабинете.

Они зашли в небольшую комнатку без окон, рядом с вестибюлем, сели за стол.

Марья Васильевна принесла суп, котлеты и бутылку вина.

– Да тут у вас по-царски! – пошутил Смыслов.

– Старые запасы, уж лучше выпить с приличным человеком, чем отдать все это на растерзание орде негодяев.

– Как же вы о революционном народе, нехорошо! – покачал головой Смыслов.

– Скажите мне, а я что, не народ? – спросил Серебряков, – мой отец в этом доме начинал половым, проворный был, ярославцы все проворные. Потом купил чайную у прежнего хозяина, живота не щадя трудился. Я как подрос, тоже все тут, при деле. Этажи постепенно тоже выкупили, обустроились, детей нарожали, дочерей бог дал, четверых, и тут революция. Я теперь, получается, буржуазия и вредный для новой власти элемент, так?

– Наверное, – ответил Смыслов.

– Так я же крестьянин, у нас в деревне земля есть, все своим трудом нажили, спозаранку до темноты спину гнули, что теперь, дом того гляди советская власть отберет, придется ехать в деревню, сызнова землю пахать. Я уеду, мне что, только кто слово даст, что землю не отнимут?

– Большевики декрет о земле приняли, вся земля крестьянам, – ответил Смыслов.

– Что-то я в не верю в это. Земля у меня и так есть, и пашенная, и луговина, и лесу кусок. Так что? Найдется голытьба, скажут, делись.

– Социальная справедливость, – заметил Смыслов.

– Какая справедливость, одни на печи жопу греют, другие работают, а делить все поровну что ли?

– Справный мужик себя в обиду не даст, – сказал Смыслов, – у нас в полку таких и сейчас немало. Если войне конец, то вернутся они по домам и прижмут всех горлопанов и бездельников.

– Слова бы ваши богу в уши, – прослезился Серебряков, – я сразу понял, что ваше благородие человек разумный.

– Какое я теперь благородие, – хмыкнул Смыслов, – обычный гражданин, завтра сниму погоны, чтобы не дай бог чего не вышло, и все, никакой разницы с тыловыми.

– Вы скажите, как думаете, надолго ли все это? – осторожно спросил домовладелец.

– Не могу знать. Выборы в Учредительное собрание прошли, скоро будут известны результаты. Народ свою волю выразил, и власть должна оказаться в руках его представителей.

– Ой ли?

– Так по закону.

– А война?

– Что война? Война проиграна, земли русские под немцем. Агитаторы разлагают армию. Есть честные люди и там, но теперь нет единоначалия, в армии все решает не командир, а совет солдатских депутатов.

– Ну и ну, а офицеры?

– Должны подчиняться решениям совета.

– Вот вы мне скажите, ваше благородие, – спросил Серебряков, захмелев после третьей стопки, – зачем надо было все это учинять?

– Что все?

– Революцию.

– Так просто и не ответишь. Я когда учился в университете, тех, кто стоял за царя, презирали. Я и сам был за республику, как во Франции, а теперь вижу, нельзя России пока такую власть, не готов народ к свободам.

– Вот и я про то. Зачем нам эти свободы, при царе-батюшке все было понятно, а теперь кувырком и не знаешь, что делать, а ведь у меня четыре дочери. Кто их без приданого замуж возьмет?

– Если по любви, то приданое ни к чему.

– А жить на что?

– Работать.

– На фабрике? Нет, я им фабричной судьбы не желаю!

– Вы понимаете, – ответил домовладельцу Смыслов, – что страна летит в тартарары, мы терпим поражение в войне, власть захватили никому не известные большевики. Что делать? Отчаяние берет, а вы беспокоитесь о каких-то мелких проблемах.

– Для меня они крупные, у меня нет сыновей. Из всего войска один инвалид на входе.

– Давайте не будем паниковать, завтра может все изменится.

– Знаете, подпоручик, я вас вот что попрошу, – Серебряков заметно волновался, – оставайтесь в Питере, такие как вы здесь сейчас нужнее, вы молоды, образованы, хорошо излагаете, за вами могут пойти люди. Дайте же народу наконец понятие, что хорошо и что плохо.

– Что я могу один сделать?

– Один – ничего, найдите соратников, народ большевиками недоволен, у вас получится.

– Хорошо, пусть получится, а дальше что?

– Царя народу хорошего дайте.

– Из Романовых?

– Из кого же еще, семья большая, выбрать из кого найдется.

– Какой вы философ, Василий Кириллович, – улыбнулся Смыслов, – давайте спать, вино все выпито, завтра с утра я подумаю над вашим предложением.

– Обождите, – Серебряков не хотел отпускать собеседника, – вы сами-то откуда, тутошний?

– Теперь уже да, родители были вологодские, из-под Кадникова, слыхали такой город?

– Как не слыхать, мы сами хоть и ярославские, но ближние к Вологде, из Пречистого, а в Кадникове я бывал на ярмарках. Может, и с родителем вашим где встречались, как его звать-величать?

– Петр Кириллович.

– Тезка по отчеству, получается, и как здоровье его?

– Он умер, вся семье сгорела этим летом в пожаре.

– Горе-то какое, как же вы теперь?

– Я на службе на фронте был, привык к смерти.

Серебряков еще долго пытал засыпающего Смыслова и, наконец, увидев, что подпоручик буквально валится с ног, крикнул старшей дочери Марии, чтобы отвела офицера почивать.

Утром, поблагодарив гостеприимного домовладельца и аккуратно сняв офицерские погоны, Смыслов направился в казармы полка.

– Иван Петрович, – напутствовал его Серебряков, – если что, заходите в любое время, Марья Васильевна у меня на выданье, обратите внимание.

– В следующий раз обязательно, – отшутился Смыслов и покинул гостеприимного хозяина.




Глава 4


Посол Дэвид Френсис с утра пребывал в состоянии сильного возбуждения. Только что ему сообщили, что на посольство Соединенных Штатов готовится нападение.

Где-то неподалеку собираются толпы вооруженных людей, неизвестные агитаторы призывают толпу расправиться с представителями Антанты, выступающими за продолжение войны. Кто эти люди – анархисты, черносотенцы – в посольстве не знали, однако были уверены, что они наверняка германские агенты. Германии нужен этот погром, чтобы продемонстрировать в Брест-Литовске, где начались переговоры большевиков о мире с Германией, что симпатии народных масс больше не на стороне стран Антанты.

Пошел уже второй месяц, как у власти в России закрепились большевики. Новая власть, как оказалось, имеет поддержку у широких слоев населения, а главное – в армии, ведь лозунг о мире, с которым они пришли к власти, теперь подкреплен конкретным делом – переговорами с Германией.

С бывшими союзниками у большевиков почти нет отношений. В этом виноваты не только они. Представители Антанты дружно проигнорировали заявление Народного комиссариата по иностранным делам с призывом к миру, посчитав это предательством союзных интересов. Вследствие этого, большевики начали переговоры с Германией в одиночестве.

Отношения на высоком дипломатическом уровне запутались, и, право слово, никто не знал, что может произойти завтра.

– Господин Губернатор, – в кабинете посла возникла фигура слуги Филипа Джордана, он всегда называл посла по привычке губернатором, поскольку служил у него еще с прошлого века, со времен, когда Френсис занимал пост губернатора в штате Миссури, – к Вам господин Линдлей, советник посольства Его величества короля Великобритании Георга Пятого.

– Просите.

В кабинет зашел румяный улыбчивый блондин в сером костюме-тройке.

– Ваше превосходительство, я прибыл сюда по поручению посла Соединенного Королевства господина Бьюкенена с тревожным известием.

– Вы, наверно, по поводу слухов о погромах?

– Именно так, нам нужно обсудить этот вопрос и выработать общую позицию.

– Конечно, разумеется, – поддержал разговор Френсис, – вот только защищаться от погрома совместно нам будет весьма затруднительно, до вашего посольства около получаса хода, через Лебяжью канавку и Летний сад, а по набережной так и того дольше, помощь может опоздать.

– Мы думаем об этом. У Британской военной миссии есть предложение поставить напротив здания посольства две английские субмарины с полным вооружением, для охраны.

– А что по этому поводу скажут большевики?

– Думаю, сказать им нечего. Они молча согласятся. Кстати они сами для защиты Смольного уже разместили на Неве канонерскую лодку «Хивинец». Мы с французскими коллегами наблюдали этот красочный спектакль.

– Любопытно, – поинтересовался Френсис.

– О, это было грандиозно! Сначала они пригнали корабль из Кронштадта и поставили его на рейде против Петропавловской крепости. Потом развели Троицкий мост, и буксиры медленно, ломая лед и освещая небо сигнальными ракетами, потянули канонерку вверх по Неве. Морской корабль на реке казался огромным, он едва протиснулся сквозь фермы разведенного моста. Мы в посольстве подумали, что он тут и останется для устрашения, но большевики отбуксировали судно выше за поворот, и теперь «Хивинец» охраняет Смольный.

– Любопытно, – повторил Френсис, – но к нашему положению это отношения не имеет. Мы, в отличие от вас с французами, находимся в глубине квартала, и, следовательно, случись что – будем отбиваться с помощью винтовок и револьверов. Посольство – это территории Соединенных Штатов, и никто не сможет нарушить эту священную границу.

– Я с вами вполне солидарен, – продолжил Линдлей, но надеюсь, до этого не дойдет.

– Скажите, – неожиданно спросил англичанина Френсис, – а что Вы думаете по поводу слухов о том, что руководство большевиков – это германские агенты.

– Я не верю в эту чушь, – ответил Линдлей, – разговоры об этом – занятие для спецслужб, они должны искать образ врага, дипломаты же апеллируют к фактам. Так вот никаких фактов пока я не знаю и смею Вас заверить, Сэр Джордж Бьюкенен придерживается такого же мнения.

– У меня есть иные сведения, – возразил Френсис, – надеюсь, Вы понимаете, что мои сомнения по этому поводу возникли не на пустом месте. Имеются надежные свидетельства о том, что большевики регулярно получали от неких скандинавских банков крупные суммы денег, которые успешно тратили на дело революции.

– Я знаком с этим вопросом, – сказал Линдлей, – Временное правительство проводило следствие по этим фактам, но ничего доказать не удалось.

– Это не означает, что ничего не было, – парировал Френсис.

– У меня есть еще важные новости, – перевел разговор Линдлей, – посол Его Величества планирует отъезд на родину, он неважно себя чувствует. Вы слышали историю с Гендерсоном, которого прочили на должность посла? Она изрядно потрепала ему нервы. Представляете, приезжает из Лондона официальное лицо, и вам докладывают, что это ваш возможный преемник. В пору понервничать. Но, к счастью, все обошлось. Кроме того, посол должен встретиться с премьером. Ллойд Джордж обеспокоен ситуацией в России и хочет получить информацию из первых рук.

– Да, да. Мне докладывали про Гендерсона, – оживился Френсис, – по-моему, дурной тон – посылать к действующему послу с инспекцией возможного преемника.

– Господин Бьюкенен пережил в связи с этим немало неприятных минут, – резюмировал Линдлей, – к счастью, у Гендерсона хватило сил отказаться от предложенного поста, хотя, как мне кажется, здесь победил субъективный фактор: ему просто не понравилась Россия.

– Тем не менее, послу как бы дали понять? – спросил Френсис.

– Вот именно, поэтому для прояснения ситуации господин Бьюкенен с семьей и отбывают в Лондон.

– Кто будет замещать посла?

– По-видимому, я, – Линлей стал еще румянее, это означало для него долгожданное повышение по службе. – Разумеется, только замещать, без назначения и официальных грамот. Да и кому здесь сейчас что-то можно предъявить?

– Таким образом, получается, – продолжил Френсис, – что в случае отъезда господина Бьюкенена, – я как старший по времени пребывания в стране должен буду возглавить дипломатический корпус?

– Именно об этом меня просили уведомить Вас, – согласно кивнул Линдлей.

– Господин Губернатор, – в двери просунулась голова слуги-негра, – в нашу сторону движется вооруженная толпа! Они уже разгромили магазин на углу Литейного. Там много пьяных солдат с оружием.

– Ну, что же, будем принимать гостей, – встал из-за стола Френсис, – а Вас, господин советник, не смею более задерживать, и передайте мое почтение господину послу Бьюкенену.

В здании посольства на Фурштадской, 34 началось движение. Служащие и слуги получили оружие. Глава военной миссии полковник Рагглс отдавал спешные распоряжения на случай атаки погромщиков. Они двигались со стороны Литейного. Огромная страшная сила. Издали были видны лозунги «Долой», а что долой, не понятно.

Толпа заполнила всю улицу, и обитателям двухэтажного посольского дома вдруг стало ясно, что избавить их от погрома может только чудо. Теперь было видно, что на плакатах начертано: «Долой войну!» Это означало также долой Антанту с её лозунгом «Война до победы».

Протестующие развернули транспаранты перед входом в посольство, начали митинг. Участники приветствовали их одобрительным гулом.

– Что они хотят? – спросил Френсис стоявшего рядом у окна полковника Рагглса, прилично понимавшего по-русски.

– Протестуют против войны.

– Можно подробнее? – осведомился посол.

– Царю нужны были проливы Босфор и Дарданеллы, за них он проливал нашу кровь. А нам эти проливы… – переводчик крякнул, пропуская некоторые русские выражения, – не нужны, теперь царя нет, а проливать кровь за империалистов мы не будем.

– Очень интересно, – живо отозвался Френсис.

– Англии нужны германские колонии, – продолжал переводить Рагглс, Франции – Эльзас и Лотарингия. Америка хочет прибрать к рукам все, что можно, а нам нужен хлеб и мир. Долой войну. Долой империалистов!

«Долой!» – дружно подхватила толпа слова оратора и угрожающе двинулась на парадный подъезд посольства.

– Дальше медлить нельзя. Еще минута, и они разорвут нас на части, – решительно сказал Френсис и направился к балконной двери. Филип распахнул створки, декабрьский холод вместе с криками разъяренной толпы ворвался в помещение. Френсис решительно шагнул вперед. Полковник Рагглс и другие офицеры с оружием последовали за ним.

Увидев на балконе здания самого посла, толпа притихла. Фотографии Френсиса часто печатали газеты, кроме того, не узнать его по росту, фигуре и величественной осанке было невозможно.

Представитель Соединенных Штатов поднял руку и начала говорить. Рагглс переводил.

– Американский народ в лице своих граждан приветствует дружественный русский народ, – провозгласил посол дежурную фразу.

Толпа ответила одобрительным гулом.

– Привет, братья-демократы, – произнес Френсис.

В его устах этот лозунг звучал очень убедительно. Не раз он, видный член демократической партии Соединенных Штатов, говорил эту фразу на митингах, но сейчас она звучала по-особенному.

– Мы находимся здесь, – продолжал посол, – в России в тяжелую для русской демократии минуту с единственной целью – помочь вам преодолеть трудности и твердой поступью пойти по пути демократического развития, как идет самая передовая страна в мире – Северо-Американские Соединенные Штаты.

Снова послышался одобрительный гул. Кто-то было засвистел, но быстро смолк, толпа не подхватила. Всем было интересно, что скажет дальше гражданин свободной Америки.

– Сегодня, – продолжал Френсис, – американские суда, груженные продовольствием, спешат в Россию, чтобы помочь русским людям. Американский Красный Крест уже подготовил план бесплатной раздачи провианта нуждающимся.

Толпа еще раз благодарно загудела.

– Америка будет помогать демократической России столько, сколько потребуется. Нам не нужны ничьи территории. Самая свободная страна в мире – Соединенные Штаты Америки несет в Европу долгожданный мир! Германия будет повержена! Толпа снова обрадованно зашумела.

– Америка – страна равных возможностей. Я сам, мальчишка из небогатой семьи, смог выучиться и стать губернатором штата и членом правительства. Сейчас я чрезвычайный и полномочный посол страны, которая была и остается союзником демократической России.

Френсис постоянно делал упор на слове «демократический», понимая, что большевики хоть и называют себя социал-демократами, но по сути таковыми не являются. Следовательно, всё сказанное к ним никакого отношения не имеет. Толпа, прежде враждебно настроенная к американцам, явно переменила свое мнение. Американец увидел это и тот час перешел к наставлениям.

– Посольство – это территория Соединенных Штатов, и каждому, кто нарушит эту незримую границу, я приготовил вот это.

Френсис достал «Смит и Вессон» двенадцатого калибра и помахал увесистой «дурой» перед собравшимися.

– Мы все как один встанем на защиту своей Родины и, если нужно, падем смертью храбрых, обороняя её.

Толпа, казалось, не поняла обращенную к ней угрозу, люди находились под впечатление речи о демократии и продовольственной помощи из-за океана.

– Да здравствует демократическая республика! – провозгласил Френсис, Ура!

– Ура! – подхватила толпа.

Довольный собой посол повернулся спиной к митингующим и покинул балкон.

– Думаю, теперь никто из них не рискнет напасть на посольство, – произнес он соратникам. Те приветствовали посла громом оваций.

– Губернатор, это была Ваша лучшая речь в России, если мы я мог запомнить, я бы записал её и послал всем вашим знакомым, – растроганно балагурил слуга-негр.

В этом доме ему прощалось многое: и излишняя фамильярность к послу, и чрезмерное чувство собственного достоинства. Спустя годы, один из дипломатов, вспоминая чернокожего Филипа, иронично обмолвится, что это была важная персона, порою поважнее самого посла.

Сейчас о навязчивых выходках слуги никто не думал, все без исключения в посольстве осознавали: только что миновала смертельная угроза, и от этого у дипломатов было отличное настроение.

– Филип, приготовьте всем пунша, – скомандовал Френсис, – сегодня американская дипломатия одержала еще одну победу.

Через час в посольство вбежал полковник Роббинс.

– Я только что узнал о том, что некие силы планируют погромы. Я немедленно связался со Смольным и решительно потребовал прекратить беспорядки.

– Поздно узнали, полковник, – съязвил Рагглз, – погром мог случиться сегодня, и если бы не отвага господина посла, неизвестно, чем бы закончился сегодняшний день.

– Ответственный комиссар обещал мне, что все посольства будут взяты под охрану.

– Думаю, это излишне, – вступил в разговор Френсис, – мы получим дюжину лишних ртов и дополнительную заботу о том, чтобы эти защитники не растащили наше имущество.

– Конечно, – добавил Рагглз, – подобный опыт уже был у англичан, которые смогли спокойно вздохнуть только после того, как караул их покинул.

– Мне кажется, – сказал Френсис, – что большевики не могут навести порядок даже в столице, что уж говорить о всей стране.

– Вы ошибаетесь, губернатор. Советская власть побеждает повсеместно, она триумфально движется по городам и селам России, и с каждым днем все больше губерний имеют свои Советы, – горячо возразил полковник.

– На Дону Советов нет, там обосновались казаки во главе с генералом Калединым. Он выступает за войну до победного конца и против диктатуры пролетариата, – сказал Френсис, – в связи с этим мы должны оказать им помощь.

– Если большевики действительно контролируют ситуацию, то, наверное, вам не составит труда организовать переброску в Ростов нескольких десятков автомобилей из резервов Красного Креста для наших друзей на юге. Казаки очень нуждаются в этих авто.

– Вы ставите нелегкую задачу, большевики не дети и понимают, что техника попадет к их врагам.

– Техника, принадлежащая Красному Кресту, может быть использована только в гуманитарных целях. Если большевики имеют реальную власть, то они должны гарантировать сохранность нашего имущества, следующего через их территорию для реализации целей Красного Креста, то есть помощи больным и раненым.

– Хорошо, – сказал Роббинс, – я постараюсь организовать это и убедить товарищей в Смольном, что груз действительно носит гуманитарный характер.

– Этим Вы окажете неоценимую услугу нашим друзьям, – сказал Рагглз, – и докажете всем нам, что власть большевиков действительно существует.

Полковник Роббинс был уязвлен тем, что с толпой разобрались без его вмешательства и теперь выражали сомнения в его способностях договариваться с большевиками. Он сразу же покинул здание на Фурштадской и отправился в Смольный. Для него было делом чрезвычайной важности доказать послу, что Роббинс имеет авторитет у новой власти и может добиться того, что не в силах сделать официальные дипломатические службы.

Через некоторое время были оформлены все необходимые документы на проезд состава с автомобилями Красного Креста в Румынию, но в последний момент случилось невероятное. В большевистских газетах появилась информация о том, что американцы через свой Красный Крест помогают контрреволюции техникой и снаряжением. Поставка оказалась под угрозой срыва.

В посольстве полагали, что произошла утечка информации, и косились на Роббинса. Тот клялся в своей невиновности и говорил, что успеху операции помешали обстоятельства. Доказательств против полковника не было, но репутация Робинса в посольстве и, как следствие, в правительстве Соединенных Штатов оказалась изрядно «подмочена».

Стремясь как-то исправить положение, глава Красного Креста развернул бурную деятельность. Пользуясь пропуском, он беспрепятственно прошел к Троцкому.

– Если тридцать две машины Красного Креста не будут немедленно отправлены в Румынию, которая поддерживает Антанту, то наша организация будет выглядеть в глазах правительства в самом невыгодном свете и не сможет оказывать России помощь продуктами.

Троцкий был готов к такому повороту событий.

– У нас есть точные сведения, что эти машины ждут на Дону, – сказал он Роббинсу.

– Вы питаетесь газетными слухами. Эти машины предназначены для Румынии. Если Вы не верите мне, так дайте разрешение хотя бы для того, чтобы показать союзникам, что Вы действительно управляете ситуацией. Выставьте сопровождение до границы с Румынией и убедитесь в моей правоте.

– Хорошо, – сказал Троцкий, – Вы получите разрешение. Но мы, в свою очередь, хотели бы услышать от Вас, как долго еще союзники будут не замечать правительство народных комиссаров?

– Я понял ваш намек, – ответил Роббинс, – поверьте, признание Советов является моей искренней позицией, которую я буду отстаивать в посольстве и правительстве Соединенных Штатов. Думаю, что признание – это вопрос времени, не более того.

– Вот и договорились, – пожал Роббинсу руку Троцкий.

– Маленькая просьба от американского посла, – улыбнулся полковник, – он просит прекратить погромы, на днях ему чуть было не пришлось применять оружие против толпы.

– Мы к этому не имеем отношения, – сказал председатель Наркоминдела, но со своей стороны обещаю, что подобных инцидентов больше не будет.

С этого момента полковник Роббинс и Лев Троцкий стали большими друзьями. Состав с машинами Красного Креста был, в конце концов, отправлен на юг, поставки в Россию гуманитарных грузов из Америки были продолжены, погромы пошли на убыль, и более никто из митингующих не покушался на дипломатов.

Роббинс восстановил свой авторитет в посольстве и правительстве. Все заинтересованные стороны ждали шагов навстречу друг другу и взаимных уступок.




Глава 5


– Господин посол, дуайен дипломатического корпуса Сэр Джордж Бьюкенен приглашает Вас на празднование Рождества в британское посольство, – граф де Робиен распечатал утреннюю почту, – распорядитесь о составе делегации.

Посол Жозеф Нуланс слыл домоседом и не особенно хотел куда-то идти. Тем более в сочельник. Атташе, разумеется, знал об этом.

– Это прощальный прием, господин Бьюкенен уезжает из страны, он собирает всех представителей посольств, чтобы сообщить нечто важное и попрощаться.

– Мы пойдем на прием, так велит наш союзнический долг и мое личное расположение к послу Бьюкенену. – сказал Нуланс, – но это будет в следующий понедельник, а сейчас меня очень интересует, что вы думаете о визите нашего вчерашнего гостя.

– Вы имеете ввиду господина Троцкого?

– Товарища, – поправил Нуланс, – я пытаюсь понять, почему он пришел именно к нам, а не к англичанам или американцам.

– Комиссар лучше знает, какая страна является главной в этой войне, несёт основные тяготы борьбы, сдерживая немецкие армады, поэтому он и сделал выбор в пользу нашего посольства.

Нулансу была приятна речь помощника, в тайне он был весьма доволен, что Троцкий остановил свой выбор на представителе Франции, хотя не знал истинных причин визита второго человека в правительстве большевиков.

Утром капитан Садуль, офицер военной миссии, который ежедневно бывал в Смольном и определенно выражал сочувствие большевикам, сообщил, что народный комиссар по иностранным делам планирует в ближайшее время посетить французское посольство.

Троцкий появился во второй половине дня, когда посол, только закончив обед, пребывал в расслабленном состоянии.

– Я уезжаю по поручению председателя Совета народных комиссаров товарища Ленина в Брест-Литовск для продолжения переговоров с немцами, – с места заявил он. – Временное перемирие скоро закончится. Я пришел к вам, – продолжил Троцкий, – чтобы понять, почему союзники отказываются от рассмотрения большевистских предложений и не желают менять свои цели в этой войне?

– А почему Вы спрашиваете об этом именно меня? – возразил Нуланс, – я всего лишь выполняю указания правительства, которое считает, что страны Антанты будут сражаться до полной победы и она, эта победа, уже близка.

– Нежелание мирных переговоров стоило Керенскому кресла премьера, а Временному правительству – власти. Мы, большевики, очень хорошо усвоили этот урок. Поэтому единственное, что мы можем в создавшейся ситуации, это подписать мирный договор с немцами.

– Мы знаем, что обстановка на Восточном фронте крайне тяжелая, – ответил Нуланс, – мы даже понимаем, почему Россия выходит из войны, но мы никак не можем понять, почему вы нарушаете основные принципы гражданского общества. Неужели так сложно гарантировать выполнение простых и хорошо известных истин о сохранении частной собственности, свободе личности и волеизъявления. Вы не можете воевать, о вы можете затянуть эти переговоры настолько, насколько эту будут позволять обстоятельства текущего момента. В конце концов, вы можете и не заключать этот мир, если в ходе переговоров политическая ситуация изменится.

– Мы создали государство нового типа, диктатура пролетариата опирается на волю угнетенных при капитализме народных масс и беспощадна к бывшим угнетателям. Но война, которая продолжается, обрекает все начинания на провал, поэтому прежде всего, мы ратуем за мир. Мир без аннексий и контрибуций. Сейчас заключено временное перемирие, чтобы дать союзникам время обдумать ситуацию и примкнуть к переговорам. Я очень надеюсь на позитивное решение вопроса.

В конце беседы Троцкий стал более откровенен и сумел произвести на посла благоприятное впечатление:

– Для меня, – сообщил нарком, – французский народ значит больше, нежели другие народы, и своим появлением сегодня в посольстве Франции я хотел показать отличие, которое я вижу между Францией и другими союзниками.

Закончив речь, Троцкий удалился так же быстро и неожиданно, как и пришел. Нуланс и де Робиен остались в кабинете:

– Троцкий был достаточно корректен и уважителен, – рассудил Нуланс, – это говорит о его порядочности по отношению к союзникам. Вспомните граф его слова о мире, демократическом, без аннексий и контрибуции, соответствующем праву народа распоряжаться самим собственной судьбой. Этот мир должен распространяться на все угнетённые народы. Вопрос с Эльзасом и Лотарингией должен быть обозначен в соответствии со свободной волей жителей этих регионов, а я уверен, что их выбор будет в пользу Франции. Если Германия не примет такой идеальный мир, Троцкий, как я понял, обещает не уступать, и в этом случае Россия продолжит войну всеми имеющимися в её распоряжении средствами. Это вполне обнадеживающее заявление, – закончил мысль Нуланс.

– Как же так? – возразил де Робиен, – еще недавно Вы кляли его и называли всякими непотребными словами за публикацию секретных договоров, в чем причина метаморфозы?

– Иногда не знаешь, кто враг, а кто друг, и кто из них завтра будет на чьем месте. Мы не можем иметь дело с правительством большевиков. Оно не легитимно, но мы, находясь в России, не можем не иметь дела с ними, так как они и есть власть в этой стране.

– Что же делать? – де Робиену была непонятна эта беседа.

С одной стороны, Антанта не признает правительство большевиков, с другой – пытается через разных лиц вести с ними дела. Не проще ли признать их в таком случае как реально существующую власть. Ведь признание и поддержка совсем не одно и тоже. Будь его, де Робиена, воля, он не стал бы разговаривать с большевиками до тех пор, пока они не откажутся от своей «диктатуры пролетариата» и притязания на свободу личности и собственности. Но посол, видимо, думал иначе.

– Где капитан Садуль?

– Он обещал вернуться сегодня к вечеру.

– Пусть составит для меня записку о текущем моменте и изложит свои рекомендации по ситуации. Сегодняшний визит – это первая ласточка общения, от которой можно многого ожидать.

– Садуль явно сочувствует большевикам, и чем дальше тем больше, – удивился де Робиен, – как можно доверять такому человеку?

– Других людей для диалога с большевистским правительством у меня нет, – отрезал Нуланс.

– Да, месье, – сухо согласился де Робиен, – Ваше приказание будет исполнено в точности.



Советник Линдлей слыл в Британском посольстве аккуратистом. Именно он ввел за правило писать регулярные обзоры, сводку событий за месяц и после утверждения её послом отправлять в Лондон. Служащие недолюбливали за это инициативного сотрудника, ведь перепечатка и шифрование объемных текстов прибавили работы и так не сидевшему без дела небольшому штату посольства. Тем не менее, Линдлей был настойчив и пунктуален, что не могло не нравиться послу Бьюкенену.

– Как идет подготовка к Рождеству? – осведомился он у советника накануне события.

– Все по плану, елка уже доставлена, и сейчас дамы ее наряжают.

– Госпожа Бьюкенен, надеюсь, справится с этой нелегкой задачей, – заметил посол.

– У нее хорошие помощницы, ваша дочь Мириэль, жены сотрудников ну и горничные, разумеется.

– Надеюсь, они поладят между собой, – резюмировал посол.

– Как Вы думаете, советник, – спросил Бьюкенен, – почему Троцкий, посетивший Нуланса, не приехал к нам?

– Видимо, он побоялся, что после всей этой истории с задержанными в Лондоне Чичериным и Петровым, а также отказом большевиков в визах британским гражданам Вы его просто не примите.

– Вы полагаете? Но я думаю, что он напрасно боялся, я бы принял его и объяснил кое-какие детали нашей политики, ведь большевики не понимают самого главного: не будь Великобритании, Россия давно бы проиграла эту войну и стала вассалом Германии, а они сидели бы в эмиграции или служили кайзеру Вильгельму. Кстати, и самодержавие бы тогда уцелело, а уж император Ники с кайзером Вилли по-родственному наверняка бы договорились. Так что своим появлением у власти большевики отчасти обязаны Великобритании.

Линдлей согласно кивнул. Он не разделял мнения своего начальника по этому вопросу и полагал, что визит Троцкого не состоялся главным образом по причине известного всем события – скорого отъезда посла. Он уже мало интересовал Советы как политическая фигура, и они не сочли нужным осуществить этот важный в политическом смысле визит.

Кроме того, Бьюкенен был лично не приятен Троцкому, и в этой ситуации не посол мог отказать визитеру, а комиссар по иностранным делам мог не принять посла. К тому же Великобритания в споре по поводу задержания Чичерина и Петрова уступила и выполнила условия большевиков из опасения за судьбу английских подданных, находящихся в России. Куда ни кинь, кругом Сэр Джордж оказался в проигрыше. Что же еще остается? Только готовиться к Рождеству!

– Папа, приходи в залу, елка готова, – в кабинет заглянула дочь посла Мириэль Бьюкенен.

Она приехала в Петербург вместе с родителями в возрасте 24 лет. Здесь в России в блестящей обстановке светской жизни столичного Петербурга прошли первые четыре года посольского службы Сэра Джорджа Бьюкенена и беззаботной светской жизни его любимой дочери.

Затем началась Первая Мировая война и, к удивлению родителей, Мириэль, беззаботная барышня, добровольно сменила светские наряды на скромный фартук сестры милосердия Русско-английского госпиталя, проявив при этом сострадание к раненым и патриотизм.

– Сейчас, моя милая, – живо отозвался любящий отец.

Елка действительно была украшена на славу. Лесная красавица с вифлеемской звездой на вершине подпирала потолок и была украшена всевозможными игрушками, лентами и блестящей мишурой. В годы войны рождественские базары были потеснены блошиными рынками, поэтому елочные игрушки часто приходилось делать самим. Это было любимым развлечением женской половины посольства.

– Что с продуктами? – спросил Бьюкенен.

– Повар делает все возможное, – отозвался Линдлей, – хотя, конечно, выбор продуктов не богат, в изобилии только консервы.

– Что вы говорите, – перебила его жена посла леди Георгина Бьюкенен, – стол – это дело чести, и там все будет по высшему разряду.

Супруга посла недолюбливала советника и часто искала повод, чтобы придраться к нему. Особенно эти чувства усилились прошлым летом, когда Линдлей, опасаясь за жизнь семьи, отправил жену и дочь домой в Англию. Георгина Бьюкенен была уверена, что Линдлей вел двойную игру, заигрывал с социалистом Гендерсоном как вероятным преемником посла во время визита того в Россию летом 1917 года и даже, возможно, лично претендовал на высокий пост.

У Сэра Джорджа хватило мудрости не следовать советам супруги, иначе Линдлей вряд ли бы остался при должности и уж тем более имел перспективы на повышение.

– Я и не сомневаюсь, что все будет организовано как надо, – произнес Бьюкенен.

Сегодня был его прощальный вечер в России, и Сэр Джордж был готов провести его так, чтобы гости еще долго вспоминали о хозяине посольского особняка на Дворцовой набережной: одни с благодарностью, другие с трепетом, но все без исключения с чувством глубокого уважения. А как еще можно относиться к послу Его Величества короля Великобритании Георга V?

Гости собрались к 5 вечера. Одна за другой на набережной парковались машины с дипломатическими флажками. Бдительный Линдлей распорядился приставить к стоянке вооруженную охрану на случай нападения грабителей или анархистов.

Захват машин с весны 1917 года был распространен в столице, где существовал уже значительный парк автотранспорта. Вооруженные люди, бывало числом до десятка, облепив реквизированный «на дело революции» автомобиль, гоняли по городу пока не кончалось горючее или не случалась поломка. После чего авто бросали и начинали искать новое. Однажды посольство чуть было не лишилось одной из своих машин, отправленной за Мириэль Бьюкенен к Мариинскому театру и остановленной там отрядом красногвардейцев. Только британский флажок на капоте спас посольский автомобиль от неминуемой реквизиции.

Выйдя из машин и экипажей, гости по лестнице направлялись в парадный зал. Среди приглашенных были представители посольств стран Антанты и нейтральных держав, члены британской военной и морской миссии, русские из дружественных семей.

Американец Френсис явился со штатом секретарей и военных советников, француз Нуланс пришел с женой, племянницей и атташе, графом де Робиеном, нейтралы были представлены первыми лицами дипломатических учреждений, военно-морской флот Великобритании – капитаном Френсисом Кроми, высоким черноволосым офицером-подводником. Он быстро взбежал по лестнице, отдал честь вышестоящим чинам и подошел к Линдлею.

– Все готово, – отрапортовал Кроми.

– Я полагаю, что после выполнения миссии Вы сможете вскоре возвратиться на Родину, – загадочно сказал Линдлей.

– Я мечтаю вернуться домой, но не раньше, чем последний британский корабль на Балтике перестанет интересовать немцев, – ответил Кроми.

Линдлей понимающе улыбнулся. В рождественский вечер о делах больше не говорили.

Мириэль Бьюкенен в нарядном платье встречала своих знакомых и друзей.

– Разрешите представить, – обратилась она к американскому послу, – господин Бенкендорф с супругой.

– Очень рад, – дежурно ответил Френсис.

– Бенкендорф? – переспросил сопровождавший посла второй секретарь посольства Норман Армор. – Вы родственники знаменитого графа Бенкендорфа?

– Да, по младшей линии и без титула, к сожалению, – ответил ему по-английски отпрыск знаменитой фамилии, щеголеватый офицер с подкрученными кверху усами. До войны он служил в посольстве России в Берлине, был своим в дипломатических кругах, а после возвращения из Германии поступил на действительную военную службу.

– Это моя жена, – представил он даму, – госпожа Мария Бенкендорф.

– Мура, – кротко отозвалась американским дипломатам молодая дама.

– Очень мило, Мура, – ответил ей Армор.

Гости собрались в малом зале. Большой по причине революции был занят под провиантский склад. Офицеры, все как один, пришли с пистолетами в кобурах. Линдлей, будучи специалистом по вооружению, создал запасы на случай нападения на посольство. В канцелярии находились винтовки и патроны. В укромном месте лежали гранаты. Это придавало собранию определенный романтический флёр, особенно в присутствии дам.

Сэр Джордж Бьюкенен выступил с заготовленной речью.

– Господа, события последних недель заставляют меня сделать следующее заявление. Мы не можем признать основательность утверждения Совета народных комиссаров, что договор, заключенный самодержавным правительством, не может иметь обязательной силы для демократии, заменившей это правительство.

Большевики ошибаются, полагая, что смогут обеспечить мир без аннексий и контрибуций. Ни один германский государственный деятель еще не сказал, что император Вильгельм разделяет идеалы русской революции. Мир, к которому он стремится, есть германский империалистический мир. Мы питаем дружеские чувства и желаем помогать России и в этот час кризиса. Но можно ли сказать о таких же чувствах со стороны нового правительства страны? Нет! Ленин говорит о нас как о жадных эксплуататорах и грабителях. Положение англичан в России в настоящее время незавидное. Они подвергаются нападкам и подозрениям. Я хочу, чтобы русский народ знал: Англия не имеет ни малейшего желания вмешиваться во внутренние дела России.

Бьюкенен говорил довольно долго, касаясь различных сторон «русского вопроса». Большинство дипломатов были вполне солидарны с ним и могли допустить саму мысль о перемирии только с согласия законно избранного правительства демократической России. Для этого необходимо было ждать результатов работы Учредительного собрания, а до этого никаких сепаратных переговоров с противником.

– Сегодня я говорю свою прощальную речь, – в заключении сказал посол Великобритании, – дела вынуждают меня уехать из России. Мы уже знаем, кто будет новым старшиной дипломатического корпуса, – он посмотрел на американцев, – и, завершая, я бы хотел отметить:

Есть Антанта – «Сердечное согласие» наших стран, сплотившихся для борьбы с Германской экспансией. Но, кроме того, есть еще и наше дипломатическое «Согласие» – единая консолидированная позиция по всем важнейшим вопросам. Я верю, что единство сохранится и дальше, способствуя выработке общей стратегии здесь, в России.

Речь британского посла завершилась аплодисментами. После официальной части собравшиеся перешли к празднованию Рождества.

Спустя много лет в своих воспоминаниях дочь посла Бьюкенена Мириэль напишет об этом памятном событии: «К нашему счастью, в тот вечер не выключали электричество, и хрустальные люстры сверкали огнем как и в прежнее время. В тот вечер мы постарались забыть о безлюдных улицах и постоянной опасности, играли на рояле, пели песни, пили шампанское и смеялись, пытаясь заглушить тоску в наших сердцах».

В завершении кто-то из русских сел за рояль и заиграл национальный гимн «Боже, Царя храни!» В переполненной комнате наступила полная тишина. Кто-то думал о несвоевременности этого исполнения, кто-то искренне радовался. На глаза Бенкендорфа навернулись слезы. Всем без исключения в эти минуты вспомнился беззаботный дореволюционный Петербург. Мириэль Бьюкенен заплакала…



Через две недели после этого вечера сэр Джордж Бьюкенен с семьей смог наконец-то покинуть Петроград и через Скандинавию отправиться домой. Поговаривали, что его просто обменяли на Чичерина и Петрова, отпущенных из английской тюрьмы в первые дни января 1918 года.

Посол полагал, что сделает доклад в правительстве по ситуации в России, возможно, получит награду и повышение по службе. Ничего этого не случилось. На него обрушился шквал критики со стороны либеральной прессы. О возвращении на службу не могло быть и речи, и Бьюкенен подал в отставку. На освободившееся место претендовали молодые и амбициозные авантюристы. Пришло их время.




Глава 6


В казармах полка Смыслова ждали новости.

– Гражданин подпоручик, вас необходимо доставить согласно приказу, – заявил дежурный.

– На каком основании?

– Решение Петросовета. Ожидайте, за вами подъедут.

Дежурный куда-то позвонил, и через некоторое время в расположение полка прибыл патруль с красными повязками на рукавах. Смыслов уже видел такие на вооруженных людях после убийства ротного.

Его вывели на улицу и приказали садиться в автомобиль.

– Какая честь, – вслух изумился Смыслов, – никогда не ездил в генеральской машине.

Реплика осталась без ответа. Сопровождающие с винтовками ловко устроились на крыльях авто и машина двинулась по улице. У Смольного института авто остановилось.

– Следуйте за нами, гражданин Смыслов.

Подпоручик, несколько раз мысленно похвалив себя за предусмотрительность с погонами, вошел в здание. Когда-то это был цветник девичьей красоты и непорочности, теперь здесь находился главный штаб большевиков, отсюда они пытались навести в городе на Неве революционный порядок.

– Гражданин Смыслов? – спросил подпоручика товарищ в кожаном пальто, открыв двери кабинета, – давно вас ждем.

– В чем собственно дело, – поинтересовался Иван Петрович, – почему я задержан?

– Не задержан, а доставлен для выяснения ряда вопросов.

– Слушаю вас.

– Нам известно, что вы фронтовик, что третьего дня погиб от рук анархистов ваш ротный начальник. Погоны вы уже сняли, это похвально. Революции не нужны буржуазные символы.

– Я снял погоны временно из соображений безопасности.

– Тоже правильно, на улицах неспокойно, офицерам следует остерегаться. Солдаты зачастую вершат самосуд, не разобравшись, что к чему.

Смыслов поморщился:

– Я не могу повлиять на то, что себе позволяет распоясавшаяся толпа.

– Можете, гражданин Смыслов.

Подпоручик недоуменно посмотрел на собеседника.

– Мы предлагаем вам как бывшему фронтовику, имеющему опыт и, самое главное, умение находить общий язык с личным составом, принять активное участие в работе Петроградского Совета. Поверьте, все эти полупьяные личности с оружием и отрицанием всякого порядка нам тоже малосимпатичны, и поэтому мы предлагаем совместно бороться с этим злом.

– Вы предлагаете мне служить большевикам?

– Революционной демократической России, если вам больше нравится эта формулировка.

– Каким образом?

– Мы кооптируем вас в состав Петросовета от фракции солдатских депутатов. Вы будете заниматься работой с демобилизованными. Это важнейший участок, товарищ.

Человек в кожанке впервые назвал Смыслова пролетарским словом. Подпоручик мысленно поёжился.

– Фронт разваливается, старой армии фактически не существует, и тот участок, где сейчас располагаются позиции вашего полка, тоже, скорее всего, не удержать. Солдаты-дезертиры массово возвращаются домой. Надо организовать разоружение прибывающих эшелонов и по возможности начать работу с теми, кто хочет служить на добровольных началах в советской Красной гвардии.

– Разве такие есть?

– Вы будете удивляться, есть, и очень много, но среди них часто встречаются лица неблагонадежные, так называемые попутчики. Вы разбираетесь в людях и могли бы работать с кадровым составом будущей пролетарской армии. Немало офицеров, в том числе высших, уже сотрудничает с нами. Генерал Бонч-Бруевич, например, служит начальником штаба Верховного главнокомандующего, и многие другие.

– Генерал в подчинении прапорщика Крыленко? – недоуменно переспросил Смыслов.

– Нечему удивляться, большевики осуществляют руководство всеми важнейшими направлениями государственной жизни, военные и прочие специалисты, желающие сотрудничать, активно помогают им в наведении порядка.

– Я могу подумать? – спросил Смыслов.

– Конечно, суток вам хватит?

– Не думаю, хотя бы неделю, я в Петрограде недавно, хочется осмотреться.

– Хорошо, товарищ Смыслов, мы надеемся на вас. Сейчас вас отвезут назад в казармы, а через неделю сообщите нам свое решение.

– Но я могу в любой момент вернуться назад в полк, если поступит приказ.

– Не думаю. Буквально только что пришло сообщение, что в вашем полку волнения, убит командир и три офицера. Сейчас командование осуществляет комиссар полка. Он назначен Советской властью.

«Значит агитаторы все-таки преуспели», – со злостью подумал Смыслов.

Он никак не мог понять, как его солдаты, такие храбрые в бою и уважительные в общении со старшим по званию, могли стать послушным орудием в руках каких-то агитаторов.

– Зачем вы развалили армию? – спросил он человека в кожаном пальто.

– Такая армия нам не нужна.

– Это великая русская армия, овеянная славой в сражениях.

– Бросьте, подпоручик, оставьте эти россказни для гимназисток и юнкеров. Армии больше не существует, то, что имеем – это сброд, деклассированный и деморализованный. Советской власти нужна армия нового типа, пролетарская, добровольческая. Она будет сражаться за идеалы революции.

Мы предлагаем вам как раз и заняться созданием новой армии, армии государства рабочих и крестьян. Вы же не дворянин, в вас нет гонора выпускников привилегированных военных училищ. Вы социально близки нам, и именно поэтому мы ведем этот разговор.

– Откуда вы узнали обо мне?

– У нас везде свои люди. За три дня в Петрограде вы успели обратить на себя внимание и поэтому приглашены сюда.

– Я хорошенько подумаю, – ответил Иван Петрович, он был польщен вниманием.

– Всего доброго, вот пропуск. По нему вы беспрепятственно пройдете сюда в другой раз, – товарищ в кожанке протянул руку.

Смыслов вышел из кабинета. В коридорах было полно народа, все куда-то спешили. Паркетные полы, еще недавно поражавшие блеском и идеальной чистотой, были основательно загажены. Казалось, что здесь не убирали с момента Октябрьского переворота.

«Как же они хотят навести порядок в стране, если не могут сделать это в собственном штабе?» – подумал про себя подпоручик.

Смыслов неспешно направился в сторону казарм. Мысли в голове путались. Новая власть предлагала ему сотрудничество под лозунгом спасения России. Он понимал, надо соглашаться. Но это будет конец всем его старым делам и знакомствам. Его будут презирать, осуждать, с ним перестанут здороваться приличные люди, ведь он собирается служить большевикам, уничтожившим Россию.

В тот день для себя Смыслов так ничего и не решил. В конце концов, ему дана на размышление целая неделя!



Он провел ее на улицах города. Ходил и слушал, пытался понять, что такое новая большевистская власть, читал газеты. Они сообщали, что в городе Брест-Литовске начались переговоры о мире с представителями Центральных держав. Советская власть выступает с предложением всеобщего мира без аннексий и контрибуций. Германия, чьи войска заняли Украину и большую часть Прибалтики, требует выполнения своих условий.

Откуда-то в Бресте появилась делегация, представляющая независимую Украину. Малороссов было немало и в полку, где служил Смыслов, при старом режиме они часто стеснялись своего бытового прозвища «хохлы» и предпочитали, чтоб их тоже называли русскими. Офицеры-уроженцы Киева, Одессы и других крупных городов не знали местного наречия и втихаря подсмеиваясь над «мовой» деревенских «селюков».

После революции большевиков, когда пошли разговоры о праве народов на самоопределение, язык оказался важным фактором самостийности, и даже богатые землевладельцы с малороссийскими фамилиями вдруг вспомнили свои шляхетские корни и стали пытаться неуклюже «балакать на мове».

Большевики добивали великое государство, расползающееся по языковому признаку. Фактическую независимость уже получила Финляндия, оставалось только подписать формальные документы. Об отделении мечтали в Прибалтике и Польше. Но там, в зоне немецкой оккупации, действовали другие законы.

В конце концов, Смыслов решился: он пойдет на службу к большевикам, но не ради их чудовищной идеи, а ради России, которая оказалась в руках этой партии. Он будет честно служить родине, но никогда не поднимет руку на соотечественника, какие бы идеи тот не исповедовал.

Заблудших сейчас много, с ними надо разговаривать, убеждать отбросить все разногласия во имя России. Зато иностранным противникам от него пощады ждать не надо. К врагу он не будет иметь ни капли жалости. Он был наивен, этот молодой подпоручик.

С такими мыслями Иван Петрович в назначенный день подошел к Смольному, предъявил пропуск и прошел внутрь.

– Смыслов, ты?

Подпоручик обернулся. Навстречу ему, раскинув руки, шел бывший однокашник Андрон Смолин. На нем тоже была кожаная куртка с ремнем и пистолет в кобуре через плечо. Смолин учился на филологическом отделении и в год призыва Смыслова на службу был отчислен из университета за поведение, порочащее звание студента.

Группа филологов оказалась замешанной в деятельности общества под названием «Колокольчик». Будущие литераторы и литературоведы собирались на квартирах исключительно мужской компанией и, по слухам, вели себя непотребно. Паролем для членов общества стали слова популярной песни: «Колокольчики мои, цветики степные, что глядите на меня, темно-голубые». Один из участников произносил первую сточку, другой – вторую, делая акцент на последнем слове.

Сладость порока в те годы была в моде. Что уж говорить о студентах, если сплошь и рядом этим грешили представители высшего света и даже царствующего дома. Но, как известно, что дозволено Юпитеру, не дозволено быку.

Однажды, еще в начале 1916 года, полиция накрыла собрание «Колокольчика», застав некоторых членов общества, в том числе Смолина, в дамских платьях. Был жуткий скандал. Особенно активных «дам» отчислили из университета и призвали в действующую армию. Андрон Смолин тоже оказался в этом списке.

«Что он здесь делает?» – подумал Смыслов. Он презирал подобного рода личности не только за их порочные взгляды, но и за извечную наглость и фамильярность.

– Привет, старик! – бросился обниматься Смолин, – а я гляжу, ты или нет? Возмужал! Был на передовой?

– Да, участвовал в летнем наступлении, награжден «Георгием» четвертой степени, представлен к внеочередному званию подпоручик, – нехотя ответил Смыслов.

– А сейчас какими судьбами в Питере?

– По делу.

– А здесь в Смольном что делаешь?

– Тоже по делу.

– Говори, по какому, здесь от меня нет тайн.

– Это не моя тайна, я дал слово, извини, – попробовал уйти от ответа Смыслов. Но Смолин не унимался.

– Я тоже здесь в Смольном. Представляешь, после того, как меня забрили в армию, пришлось хлебнуть в «учебке», дисциплина и все такое, но главное – мужичье неотесанное! Я с трудом выдержал. Потом был запасный полк, ждали, что отправят на фронт, а тут февральская революция, повезло! Я записался в революционный комитет, потом попал в Петросовет, познакомился с товарищем Троцким, который направил меня на фронт пропаганды. Пишу тексты листовок, статьи в газеты, формирую общественное мнение. Ты, наверно, тоже по этой части?

– Отнюдь, я офицер и должен заниматься военными вопросами, – стараясь быть как можно более надменным, ответил Смыслов, он хотел поскорее отделаться от бывшего однокашника.

– Ах вот оно что, понимаю, офицеры, голубая кровь, только ведь нет больше сословий, все равны. Все граждане Советской республики.

– Кровь у всех красная, – перебил его Смыслов, – мне неприятны твои намеки, Смолин, не надо равнять по себе, я больше года был на передовой и знаю, в отличие от тебя, что такое армия. Тыловые крысы у нас уважением не пользовались. Прощай.

Смыслов пошел по коридору. В нем все кипело. Как же так, человек, отчисленный из университета за позорную страсть, работает в правительстве и занимается пропагандой. Это невозможно. Если его работой довольны, а судя по всему, так и есть, то Смыслову здесь места не будет. Не дойдя до кабинета несколько метров, поручик развернулся и направился к выходу.

Нет, с новой властью ему не по пути, великая идея свободы, равенства и братства должна претворяться в жизнь людьми с кристально чистыми помыслами. Всякая мерзость, пусть и на положении попутчика, только поганит идею, наносит непоправимый вред. И если такие как Смолин успешно служат ей, то, вероятно, идея сгнила в зародыше. Свободу и равенство получили, но кому от этого стало лучше, только хаму, в какое бы обличие он не рядился. Свобода теперь означает вседозволенность, и прежде всего, это свобода убивать неугодных.

Смыслов вспомнил нелепую гибель от рук анархистов своего ротного.

Нынешняя свобода – это свобода грабить, расхищать чужое имущество, свобода попирать права личной собственности. Собственности у Смыслова не было, но он видел, как бросало в дрожь тех, кто заработал ее своим трудом. Он вспомнил разговор с домовладельцем Серебряковым, опасавшимся за свое имущество, фразу о том, что он вредный для новой власти элемент, а следовательно человек без будущего. И столько таких Серебряковых по стране, миллионы! Всем им новая власть подписала обвинительный приговор. Что уж говорить о бывших хозяевах России, помещиках и капиталистах. Крупная буржуазия будет уничтожена как класс, об этом кричали заголовки в каждой газете, написанные вот такими «смолиными».

Участвовать в разрушении государства во имя эфемерной идеи подпоручик не хотел. Что у него оставалось? Только путь войны, причем войны гражданской, войны против идеологии большевизма. Но это значит, что придется убивать политических противников, людей, со взглядами которых он не согласен. Все мысли о том, что надо решать дело миром, всего лишь благодушные рассуждения.

«Миром тут ничего не решишь. Впереди борьба, – думал Иван Петрович. – За что, за великое прошлое Российской империи или завоевания февральской революции?

Империя погибла, демократическая революция тоже, но надо выждать время, скоро начнет работу Учредительное собрание, и, возможно, Россия, получив законную власть, возродится. Немало достойных людей будет представлять ее в Учредительном собрании, они создадут правительство народного доверия, и все вернется на круги своя.

А как же война? Немцы в любой момент могут начать наступление и оккупировать новые территории, превратив Россию в свою восточную провинцию. С войной надо покончить. Может быть, большевики и правы, затеяв эти переговоры в Брест-Литовске, они тянут время до начала работы Учредительного собрания. Это тонкий политический ход. Значит они действуют в интересах страны. Тогда почему уничтожаются основы государства?

Смыслов не понимал принципов диктатуры пролетариата, считал идею обобществления средств производства, о которой писали в газетах, губительной, стоял за частную собственность. Он с детства видел, как жила деревня, с каким трудом мужики добывали благосостояние своим семьям. Теперь предлагалось все это объединить в коммуну и использовать на общее благо. Хорошо, если в коммуне все участники работящие и трезвые, а если часть из них пьяницы и бездельники? Тогда общее имущество быстро пойдет по ветру, и бедными станут те, кто раньше имел достаток.

По всему выходило, что раньше было жить лучше. Нет, не всем, но тем, кто хорошо работал, точно.

Смыслов решил возвращаться назад в полк, справедливо полагая, что его место на линии фронта со своими солдатами. Получить билет на поезд, следующий на запад, было не так легко. В кассах билетов не было. Не было и расписания движения поездов. Все, кто хотел уехать, сутками ждали на вокзале появления поезда и с ожесточением штурмовали состав, стараясь занять место. В лучшем случае можно было рассчитывать на общий вагон, соседство с мешочниками и деклассированными элементами. Все куда-то спешили, всем нужен был поезд.

Смыслов был не готов штурмовать вагоны на посадке и поэтому находился в замешательстве. На вокзале он купил газету и прочитал, что Советская власть в городе Брест-Литовске продолжает мирные переговоры с Германией, на фронте объявлено очередное перемирие. В этих условиях возвращаться в полк, где теперь командовал комиссар большевистского правительства, уже не имело смысла. Не было смысла вообще служить в таких условиях, оставалось только ждать.

Подпоручик подал рапорт об увольнении на имя командира запасного полка и получил удовлетворение. Теперь он больше не офицер действующей русской армии.

Иван Петрович вернулся было в университет, чтобы восстановиться и закончить курс обучения. Но занятия отменили, нечем отапливать аудитории. Деньги, полученные по воинскому аттестату, тоже заканчивались.

Неожиданно для себя он оказался лишним человеком. Можно было передумать и пойти на службу к большевикам, но однажды сказав нет, Смыслов не имел желания изменять собственному решению.

Новый 1918 год он намеревался встретить безработным отставным офицером, квартировавшим у старого приятеля и лихорадочно мечтавшим найти себя в новых условиях жизни, но однажды, вернувшись на квартиру, застал там двоих, по виду офицеров.

– Подпоручик Смыслов? – спросил его один из гостей.

– Да, чем обязан?

– Вас рекомендовали как добросовестного офицера. Надеюсь, вы верны присяге?

– Я присягал государю императору.

– Разумеется.

– Вы хотите помочь России избавиться от тирании плебса?

– Потрудитесь разъяснить?

– Офицеры, которые остались верны присяге, решили бороться с узурпаторами-большевиками. Среди нас много боевых офицеров, георгиевских кавалеров. Сейчас важно нанести большевикам укол в самое сердце.

– Убить Ленина?

– Правильно, и у нас есть все возможности. Главное, сплотить вокруг себя побольше верных людей.

– Так что, подпоручик, – сказал второй офицер, старший по званию, – соглашайтесь. Условия для жизни обеспечим. Армейский оклад для начала.

– Я не из-за денег, – начал было Смыслов.

– И мы тоже, – прервал его первый офицер, – но вы на службе, и офицерское денежное довольствие положено по аттестату.

– Я уволился! – честно сказал Смыслов.

– Отставить, – приказным тоном ответил тот, что постарше, – я, как старший по званию и должности, отменяю ваш рапорт, с этой минуты вы находитесь в моем подчинении и должны выполнять приказы вышестоящего начальства.

– Я даже не знаю вашего имени и звания, – недоумевал Смыслов.

– В свое время будете знать. У революционеров есть слово конспирация, мы, находясь в подполье, вынуждены пользоваться их методами.

Так Иван Петрович оказался членом тайной офицерской организации «Союз георгиевских кавалеров». Где-то нашлись деньги, заговорщики приступили к подготовке военного переворота.

– Ленин часто ездит по митингам в машине без охраны. Обратно тем же маршрутом. Задача – выяснить его планы и по пути назад встретить бомбой.

– Как террорист Каляев Великого князя?

– Пусть так, для достижения цели все средства хороши, а цель у нас благородная.

– Со дня на день соберется Учредительное собрание, и власть перейдет к законным представителям народа.

– Не будьте наивны, подпоручик! Большевики уничтожат этот орган, не исключаю, что во время заседания взорвут бомбу, чтобы накрыть сразу всех.

– Это вы слишком.

– А что, я бы взорвал, не задумываясь. Что такое две сотни сподвижников пред лицом спасения России? Ничего.

– Думаю, что до этого дело не дойдет, – подвел итог старший офицер, – но провокаций ожидать следует.

В последний день 1917 года один из участников сообщил, что 1 января Ленин должен будет выступить перед рабочими железнодорожных мастерских и это хорошая возможность для ликвидации большевистского вождя.




Глава 7


Граф Луи де Робиен был в посольстве на хорошем счету: исполнительный, умный молодой человек тридцати лет из тех, кому не надо повторять что-то по два раза. В посольстве знали, что атташе ведёт дневник, многие тогда делали записи, но чаще всего в этих дневниках сообщали про обеды, карточные долги, отмечали списки неотложных дел.

Граф де Робиен описывал революцию. Посол Нуланс к этому относился благосклонно, он доверял молодому аристократу.

– Когда-нибудь это будет занятно прочесть, – заявил он атташе, – может быть, в старости я сяду за мемуары и тогда, мою дорогой Луи, ваши записи могут пригодиться.

– Я не планирую делиться ни с кем моими записками при жизни, это останется на усмотрение моих детей, – ответил граф, – они вырастут, прочтут мысли своего отца об этом судьбоносном для Европы времени и сами решат, что делать с этими записями.

Граф был женат уже четыре года. Его супруга, графиня Лаура, молодая и очень привлекательная особа, была завсегдатаем в художественных салонах Петрограда. Среди её друзей и почитателей были известные художники, писатели и актеры. Она и сама увлекалась рисованием. Но больше всего Лаура де Робиен любила невероятные приключения. Граф не был знаком с Распутиным, а Лаура неоднократно бывала в обществе старца и хорошо знала всех его обожательниц. Более того, именно графиню де Робиен князь Феликс Юсупов пригласил себе в гости в тот памятный декабрьский вечер 1916 года, когда был убит старец. Атташе французского посольства узнал об этом, что называется, «пост фактум». Он рассердился, мечтал запереть жену в доме, но та продолжала выезжать в свет и общаться с литературной богемой. Графу шептали, что не все кристально в этих связях. Де Робиен отвечал, что жена Цезаря вне подозрений.

В апреле 1917 года, сразу же после революции, де Робиен настоял, чтобы Лаура уехала во Францию. Теперь он вел почти холостую жизнь. Почти, если не считать взглядов, которые бросала на него племянница посла Нуланса, мадемуазель Фесса. Но перспективы у этих отношений были весьма туманны. Де Робиен любил Лауру. Светские сплетни о знакомствах его жены лишали де Робиена покоя и заставляли задуматься о перспективах их брака. Отъезд супруги был нужен дипломату, чтобы привести в порядок свои мысли и решить для себя, как быть дальше.

Когда в ноябре 1917 года произошел большевистский переворот, мысли о жене ушли на второй план. Атташе посольства полностью захватили революционные будни. Каждый вечер он садился за стол и записывал для памяти основные события дня. Бывало, граф прочитывал свои записи месячной или даже недельной давности и удивлялся, неужели он искренне мог так думать!

Смешно сказать, но сразу же после большевистского переворота он симпатизировал новой власти и считал, что она пойдет по пути сотрудничества с союзниками, а левые лозунги так и останутся лозунгами.

Робиен сел за письменный стол, перелистал страницы с записями за декабрь:

«Через два дня весь цивилизованный мир встретит новый 1918 год. Русские отпразднуют Новый год через 2 недели. Но не важно, когда он наступит, главное, что люди думают об том, что принесет очередной год.

Прежде всего, конечно, все думают о мире. Для большевиков это мир с немцами. Подлый сепаратный мир, ради которого они предали союзнические обязательства.

Для союзников, разумеется, надежда на окончание войны и победу, хотя, как кажется, до этого еще очень далеко. Переговоры большевиков в Брест-Литовске отодвинули общую победу на неопределенный срок, вызвав среди политиков стран Антанты волну негодования и ненависти к России. Русские предали Антанту, они больше не хотят воевать за общее дело».

«Большевиков отчасти понять можно, – рассуждал про себя граф, – они выражают интересы солдатских масс, а эти массы не желают кормить вшей в окопах и умирать под пулями. Это значит, что большевики для сохранения своего режима будут продолжать переговоры.

Большая политика – это для избранных, а сотни тысяч граждан России ожидают в новом году только избавления от большевизма. Для этого они согласны на все: на возвращение монархии, на военную диктатуру и даже на приход немцев.

Так ли они встречали предыдущий новый год? Шла война, но какие были надежды! И вот за несколько месяцев мир перевернулся. Русские сначала свергли царя и провозгласили республику, потом пытались совершить военный переворот и установить диктатуру генерала Корнилова, следом допустили возвышение большевиков и захват законной власти, которую, по существу, тогда, в начале ноября 1917 года, никто не защитил.

Теперь, когда Совет народных комиссаров имеет власть и осуществляет диктатуру пролетариата, русские начинают рвать на себе волосы от отчаяния и проклинать все на свете».

«Если бы эти люди лучше защищали своего императора год назад, этого кошмара сегодня бы не случилось», – перечитал граф недавнюю запись в дневнике. Он хорошо помнил обстоятельства её появления.

26 декабря 1917 года де Робиен ужинал в ресторане «Контан» на Мойке, 59, единственном заведении в Петрограде, где ещё имелась в меню винная карта. Погреба многих других заведений, организаций и частных лиц были разграблены, и роскошные коллекционные вина, стоившие огромных денег, рекой текли по улицам города, услаждая глотки необузданной солдатни и матросов. Еще недавно вся эта пьяная братия была армией защитников, на которых возлагалось столько надежд!

– Какой ужас! – произнес про себя граф. – Прежде неведомое русским слово «анархия» царит повсюду, как говорят французы: «перемешался суп с вином».

В ресторане в тот вечер было многолюдно. За столиками отдыхала приличная публика, в зале много офицеров. Ближе к ночи в зал зашел и утроился за столиком «товарищ» в бескозырке и бушлате. Он осмотрелся, достал маузер и сделал знак офицерам, тем, что продолжали носить погоны, указав на дверь. Офицеры подчинились и вышли. Вскоре они вернулись на свои места, сняв в передней погоны, знаки отличия, и без стыда продолжили ужин, услаждая свой слух великолепным исполнением знаменитых оперных арий. Никто не вывел из зала наглого матроса. Ситуация выглядела настолько возмутительной, что Робиен тот час покинул ресторан.

– И эти люди надеются на сострадание и помощь союзников! – возмущался французский граф. – Где офицерская честь? Воистину эти «бывшие», как их называют большевики, уже сошли с колесницы истории.

Робиен снова перелистал страницы рукописи, словно переживая заново события прошедшего месяца:

«Большевики мнят себя новыми самодержцами и безжалостно крушат всех, кто осмелился противостоять им. Городская Дума отказалась подчиниться приказу о роспуске, они арестовали мэра и главных советников. Больше нет свободы прессы: газеты временно запрещены, многие журналисты заключены под стражу, вместе с ними и известные революционеры. Процессы над ними возмущают социал-революционеров и других представителей левых партий, которые также считают себя творцами революции. Как бы тирания большевиков не привела к бесчинствам, покушениям и репрессиям»!

Вот еще запись, типичная для конца 1917 года:

«Девятого декабря «товарищи» разграбили винные погреба Зимнего дворца, отметили это стрельбой и пьяные вышли на улицы. В итоге – повсюду разбитые бутылки, несколько «товарищей» погибли. Душераздирающе их терять, я имел в виду бутылки «Токая» с выдержкой со времен Екатерины. Грабители вошли во вкус: пьют и палят из ружей. Та же участь постигла погреб Английского клуба. Особо хитрые «товарищи» выбегают на улицу и дорого продают буржуа упакованные в фольгу бутылки, наполненные уже не вином, а водой из реки Невы. Боюсь, как бы им не пришла мысль посетить спиртовой склад на реке Охте, спирт с этого склада предназначен для производства взрывчатых веществ Выпьют такого горючего – совсем превратятся в зверей».

За окном началась стрельба. Каждую ночь в Питере палили из ружей, утром на улицах находили трупы: кто-то ограблен, кто-то упился до смерти, кто-то пьяный замерз в снегу.

Больше всего французу было обидно наблюдать, как разложилась армия, в которую так верили союзники и которой отводили решающее значение на завершающем этапе войны. Русские солдаты воевали и во Франции, это были храбрые, хорошо обученные части. Невероятно, что одна из лучших в мире армий так быстро деградировала.

«Режим в России можно назвать диктатурой солдатни, – записал Робиен, – именно солдаты поддерживают большевиков, у них есть свои аргументы, аргументы эти – штык и ружьё». Вчера на углу Литейного два солдата продавали яблоки, но не сумели договориться о цене, и один другому прострелил голову. Второй солдат, падая, воткнул в первого штык. Так и лежат оба на снегу посреди безразличной толпы около лотка с зелёными яблоками.

Граф вспомнил, как анархисты убили на набережной прибывшего с фронта офицера. Он из окна посольства видел, как тело доставали люди с красными повязками. Они, казалось, были какой-то основой порядка. Это красногвардейцы, идейные солдаты, которые составляют добровольческие отряды большевиков.

«Красногвардейцы и фабричные рабочие привносят хоть какой-то порядок в эту жизнь, солдаты существуют в состоянии полной анархии, – занес в свою тетрадь граф. – На заводах рабочие теперь руководят сами и защищают станки и сырьё от саботажа. Они, кажется, поняли, что нужно увеличивать производство для того, чтобы было что распределять!»

Внимание де Робиена привлекла еще одна запись:

«Безумная дезорганизация быта посягнула и на организацию дворников, – французу понравился невольно сложившийся каламбур, – эти славные люди устроили забастовку и отказываются выполнять свои многочисленные работы. Снег копится на тротуарах, некому поднимать мебель, и вечером больше не видно около ворот укутанной в мутоновую шубу характерной фигуры дворника, неподвижной под падающим снегом, как межевой столб.

По приказу профсоюзов швейцарам запрещено открывать парадные двери. Жильцы должны подниматься по «чёрной» лестнице, и по этой же лестнице может подниматься кто угодно, потому как нет больше дворника, чтобы присматривать за входом. Вот и настали чудесные дни для воров».

«Какая смешная история, но если присмотреться, то ситуация просто катастрофична. Город не может жить без коммунального хозяйства, особенно зимой», – возмущался граф.

Бытовые зарисовки в дневнике де Робиена перемежались с рассуждениями о политике.

«У меня усиливается ощущение, – отмечал в дневнике атташе посольства, – что правительство Ленина и Троцкого вот-вот сместят. Они витают в облаках. Я даже испытываю некоторую симпатию к этим фантазёрам, которые верят в будущее человечества, вместо того, чтобы прохлаждаться в апартаментах Зимнего дворца, как Керенский. Они живут совместно в Смольном и едят вместе незамысловатое блюдо – кашу, приносимую каждый день на завтрак «товарищами» комиссарами. Один посланник мне рассказывал, что встречался с Троцким по делу, тот его любезно принял и после беседы сказал: «Крымские комиссары нам послали виноград, надо, чтобы Вы его попробовали». Он провел посланника в соседнюю комнату, где стояла уже почти пустая корзина, и они вместе доели остатки винограда.

Большевики обезоруживают своей наивностью. Их образ мысли так отличается от нашего, что понять наши аргументы они не в состоянии. Большевики живут вне обстоятельств, в оторванном от жизни придуманном мире.

Несколько дней назад один журналист указал Троцкому на то, что стыдно будет России отрицать наличие внешнего долга. Троцкий ответил: «Ну что тут поделаешь, скоро все государства обанкротятся…» Журналист нашёлся с ответом: «Ну тогда подождите других, не становитесь банкротом в одиночку».

Тем не менее, и у большевиков есть сочувствующие, в том числе и среди французской военной миссии. «Я долго беседовал с капитаном Садулем – социалистом и другом Троцкого, – писал Робиен, – он мне рассказал, что тот, как и прежде Керенский, получает большое количество любовных писем, цветов и подарков. Но в отличие от предшественника, он проявляет осторожность в общении с этими дамами и не дает повода для пересудов».

Я спросил капитана, что ему импонирует в большевиках?

«Убежденность в победе социализма и мировой революции, – ответил он мне. Садуль не один такой. Социалисты сильны во Франции и поддерживают русских социал-демократов. Ничего кроме раскола это не приносит. Но, может быть, все не так и плохо, раз есть люди, способные договариваться с большевиками.

Одной из главных политических тем конца года было провозглашение независимости Финляндии и отделении других частей бывшей Российской империи.

«Имперские земли дробятся. Финляндия объявила свою независимость и требует от иностранных правительств признания. По-моему, стоит им уступить, поскольку у финнов нет ничего общего с Россией: другой народ, язык, другие нравы и религия. Они были завоёваны и вынуждены признать великим князем Финляндии ставленника из России, и я не понимаю, почему мы должны им отказать самим распоряжаться в своей стране, – рассуждал де Робиен. – Привлечь финнов на свою сторону, получить для них признание независимости и отправить дипломатическую миссию в Хельсинки – вот политика, которой мы должны следовать».

Граф вспомнил, как недавно разговаривал с послом Нулансом обо всех политических новшествах.

– Россия как империя больше не существует. Входившие в эту империю народности обретают независимость, нам следует завязывать с ними дружеские связи. Этот пучок молодых побегов окажется прочнее, чем загнивающий заплесневелый пень, не оправдавший наших надежд, – заявил посол.

– Будет ошибкой отказать финнам в признании независимости под предлогом нежелания разозлить Россию, – согласился атташе, – честно говоря, России на Финляндию наплевать. Россия с союзниками не церемонится, да и существует ли она ещё, эта Россия?

– Боюсь, как бы мы не упустили возможности завязать дружеские связи с молодым народом, открытым всему новому. Необходимо поторопиться, иначе немцы и лояльные им шведы могут опередить нас, – вступил в разговор советник Дульсе, он всегда делал глубокомысленные заявления по совершенно простым вопросам.



Робиен закрыл тетрадь.

– Интересно, – подумал он, – будут ли эти записки когда-нибудь свидетельствовать на суде истории? Учтет ли этот суд мнение его, пока еще скромного атташе посольства Франции в России, оказавшегося свидетелем великих потрясений. Нужны ли будут потом кому-нибудь эти строки о вакханалиях и разгулах, о гибели великого государства и делах тех, кто лицезрел эти события. Спросит ли история с них за действия или бездействия?

В одном де Робиен не сомневался – все, что будет написано о германо-большевистских переговорах в Брест-Литовске, очень скоро станет предметом пристального изучения историков как главное событие последнего месяца 1917 года. Вот почему он насколько мог подробно записывал все, что связано с этими мирными переговорами:

«Население озабочено лишь заключением мира. Буржуа не скрывают своего желания оказаться под защитой полицейского «шуцмана»[4 - Охранник – нем.], который дежурил бы на каждом углу и обеспечивал порядок.

Эти люди в свое время разграбили германское посольство, поносили всё немецкое, требовали и добились переименования Петербурга, проклинали царский режим, приветствовали революцию и теперь снова готовы вернуть старое и смирится с немецким владычеством. Что за переменчивость?»– восклицал граф на страницах дневника.

«Любой ценой нужно помешать, чтобы Россия в момент заключения сепаратного мира не передала Центральным империям военнопленных. Это даст нашему врагу новые силы, которые можно использовать на нашем фронте. Нельзя допустить, чтобы Россию называли предательницей, поскольку она заключает мир. Наоборот, следует признать её право выйти из борьбы, принимая причины, по которым она это делает, – рассуждал дипломат.

К сожалению, его мнение послу Нулансу было малоинтересно. Он желал, чтобы Россия любой ценой продолжала войну, спасая уже в который раз от разгрома Западный фронт. О переговорах в Бресте посол отзывался в кругу своих весьма резко.

– Вчера вечером в посольстве узнали ответ Центральных империй на предложение русских о мире. Они принимают формулировку «без аннексий и контрибуций» и предлагают некий временный мир. Народное мнение по этому поводу таково: германская нота означает переломный момент в войне, не за горами всеобщий мир, и это есть полное предательство Россией интересов Антанты!

Посол Нуланс закончил обличительную речь и сел в кресло.

– Я полагаю, – теперь говорил уже советник Дульсе, – русские питают напрасные иллюзии, поскольку нота полна ограничений и оговорок, которые меняют смысл. Это лишь первое основание для обсуждения.

– Это большой успех революции – видеть свою формулировку демократического мира, в начале поднятого на смех националистами всех стран и теперь принятого центральными империями и даже письменно одобренного римским папой, – возразил дипломатам присутствующий на заседании социалист, капитан Садуль. – Разве большевики не правы, говоря, что это буржуазия хотела войны и её продолжения? Из этого тщеславного, жадного до наживы класса набирали националистов всех стран, поскольку аристократия и народ до определённой степени интернациональны. У меня есть мнение одного из ближайших соратников Ленина, который говорит, что если Россия не поддастся социалистическому режиму, мы предпочтём возвращение монархии необходимости договариваться с буржуазией.

Собрание граждан Третьей республики зашумело. Реставрация монархии – новая идея большевиков, но кто будет царем? Впрочем, это очевидно. Кто-то крикнул:

– Луи Наполен тоже начинал с президента республики, а его великий дядя с должности первого консула.



Война еще продолжалась, но дипломаты и лица, приближенные к посольствам, уже планировали послевоенное переустройство мира.

– Не стоит преувеличивать мнимые чаяния националистов. Так называемые угнетённые народы существуют только в воображении некоторых идеологов: адвокатов, профессоров, не соприкасающихся с реальностью. Восточноевропейские народы настолько смешались, что благо для одного может обернуться ущербом для другого. На Балканах невозможно размотать эту путаницу из турков, греков, сербов, болгар и албанцев. Вот такой салат под названием «винегрет»! Удачно, если смешаны фрукты со сливками, и плачевно, если это смесь народов, которых не свяжешь винным соусом», – глубокомысленно рассуждал посол Нуланс.

– Франции выгодно сохранить Австрию, которая исчезнет, если начнётся эмансипация её составляющих народов: немцев и славян. Франция и так много потеряла при дроблении Турции, и мы допускаем ту же ошибку с Австрией, – произнес советник Дульсе.

– Это все только в планах, Австрийская империя еще существует, – поправил его Нуланс.

– Еще – это важное слово, – уточнил свою позицию советник, – и сколь долго это продлится, знает только Бог войны.

– Чем больше я думаю, – поддержал тему беседы де Робиен, – тем больше уверен, что нам не стоит восторгаться «правом народов на свободу собой распоряжаться». Мне нравится лишь первая часть формулировки «без аннексий и контрибуций», которая отвечает идее справедливости и переносит в международную сферу понятие собственности, вторая часть формулировки мне кажется опасной. Как бы то ни было, предложения немцев бесспорно означают важный этап на пути к миру.

– Скажете тоже, граф. Если в интересах Франции надо будет разрушить империю, мы ее разрушим. Мнение каких-то там народов ничего не значит. В Европе есть три главных нации и они будут решать судьбы мира, – заявил Дульсе.

– Кого вы имеете в виду, Англию, Францию и Россию?

– Россию ни в ком случае, это исключено, – замахал руками посол, – здесь просто не с кем сейчас договариваться. Германия была и остается великой европейской державой. Да, сейчас мы воюем с бошами, но когда наступит мир, с их мнением все равно придется считаться.

– Господа, а я хочу рассказать вам свежую историю, что такое мир простых людей, видимый, например, с облучка извозчика.

– Любопытно, – ответили присутствующие. Робиен вспомнил недавний случай, имевший место в предпоследний день декабря. Он с приятелем возвращался вечером на санях с Васильевского острова, завязали разговор с возничим.

– Что за времена, – жаловался тот, – чтобы прожить, нужно принести к концу дня 60 рублей, а прежде 4–5 рублей хватало на все нужды.

Приятель дипломата сказал извозчику всё, что думал о союзниках и о врагах. Возничий выслушал и дал восхитительный, достойный пера Толстого, ответ: «Мне это всё равно, все едят хлеб, как и мы».

Публика снова зашумела.

– Мужланам недоступны высокие материи, – выждав паузу сказал посол, – их мнение ничего не решает, будет приказ, и этот мужик умрет, но выполнит его.

– Вы не знаете России, – запальчиво крикнул Садуль.

– А вы не знаете жизни, – парировал Дульсе, он всегда стоял на страже достоинства господина посла и не мог допустить, чтобы кто-то проявлял неуважение.

Граф де Робиен задумался. Благодаря этому смелому человеку в потрепанном армяке он прочувствовал всю поэзию русской души. В ту холодную и ясную ночь, когда снег скрипел под копытами лошади и салазками саней, русский мужик рассуждал попросту о самых сложных вещах. Он был на войне, «поймал» три немецких пули, одна из которых обездвижила его руку, но он не испытывал никакой ненависти к врагам. «Все ели хлеб, как мы», – вспомнил граф слова возницы. Какой урок для тех, кто намеревается единолично править миром!



В декабре 1917 года в России боролись две деструктивные силы: стихия народного бунта и неприятие революционной реальности. Все попытки услышать голос здравого смысла были обречены на провал, и это толкнуло большевиков на ужесточение режима, на конфронтацию с союзниками и сближение с Германией. В первый день русского нового года дипломаты с удивлением в этом убедились. Это стало новой реальностью, к которой страны Антанты оказались не готовы.




Глава 8


В воскресенье, последний день 1917 года по русскому стилю, новый старшина дипломатического корпуса американский посол Дэвид Роуленд Френсис присутствовал на балете в Мариинском театре.

Неделю назад он принял полномочия от покинувшего страну посла Великобритании Бьюкенена и стал дуайеном дипкорпуса.

На новом посту Френсис чувствовал себя уверенно. За его плечами кроме карьеры успешного бизнесмена были годы службы мэром Сент-Луиса, губернатором штата Миссури и даже министром внутренних дел в правительстве президента Кливленда. Не было у миссурийца только дипломатического опыта. Но это пустяки. Выходец со Среднего Запада Дэвид Френсис всегда полагался на собственное понимание ситуации, предпочитая сначала решить проблему, а потом сообщить об этом вышестоящему начальству. Госсекретарь Лансинг никогда бы не одобрил его выступление пред толпой с балкона посольства, о котором по Петрограду уже ходили легенды. Но этот храбрый поступок имел свою политическую подоплеку – о нем после Соединенных Штатов стали говорить как о решительном и храбром человеке.

В тот вечер старшине дипкорпуса одной храбрости оказалось маловато. Вечер в театре был в самом разгаре. Несмотря на революционное время, спектакли шли регулярно, и билеты на балет, как всегда в России, было трудно купить, особенно если не имелось соответствующих связей. Для дипломатов всегда делали исключение, была специальная бронь.

Френсис не мог назвать себя завзятым балетоманом, но бывать на культурных мероприятиях считалось признаком хорошего тона. Балет очень любила супруга посла Джейн Френсис, которая, как и многие жены дипломатов, покинула Россию после начала революции. Именно ей адресовал свои послания слуга Френсиса негр Филип Джордан.

Супруга приучила посла к посещению спектаклей ведущих театров Петрограда: Александринского, Михайловского и знаменитой Мариинки. Противиться лицезрению великолепных постановок всемирно известного русского балета было бы в высшей степени неразумно, и Френсис охотно уступил супруге. После отъезда жены посол изредка продолжал баловать себя обществом служителей Мельпомены.

Френсис с личным секретарем и военным советником заняли одну из боковых ложей. В антракте к дипломатам проник первый секретарь посольства Норман Армор и взволнованно доложил послу:

– Только что стало известно, что большевики арестовали румынского посланника графа Диаманди вместе со штатом сотрудников.

– Это невозможно, – выслушав помощника, заклокотал от ярости Френсис, – большевики не власть, а какая-то банда, настоящая власть должна уважать международное право и, в первую очередь, дипломатический иммунитет. Сегодня Диаманди, а завтра кто-то еще? Мы должны немедленно отреагировать на это.

– Причина ареста в том, что румыны арестовали в Бессарабии агитаторов из числа революционно настроенных солдат одного из полков. Такие у нас сведения, – продолжал Армор, – источник самый надежный – наш коллега и персона, входящая в высокие большевистские кабинеты, полковник Роббинс. Он рассказал, что арест спровоцировала телеграмма Троцкого из Брест-Литовска. В связи с провокациями румынской стороны он просил принять срочные меры. Это было нужно для воздействия на немцев в ходе переговоров. Своим демаршем Советы рассчитывают надавить на союзников.





Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=66716026) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.



notes


Примечания





1


Принадлежность письменного прибора в виде округлого бруска с натянутой на нём промокательной бумагой




2


Фр. – еврей




3


Непередаваемый ужас




4


Охранник – нем.



Если текст книги отсутствует, перейдите по ссылке

Возможные причины отсутствия книги:
1. Книга снята с продаж по просьбе правообладателя
2. Книга ещё не поступила в продажу и пока недоступна для чтения